Возвращение Амура

– Нет, Вася, совершенно не уверен, – вздохнул Муравьев. – Церковь наша православная весьма консервативна и ничто так яростно не преследует, как отступления от официальных канонов. Я лишь надеюсь на то, что, как повелось от Петра Великого, император является и главой церкви, а у нашего императора голова светлая, и пользу для Отечества он видит зорко. И потом: капля камень точит – я скажу свое мнение, другие скажут, и, глядишь, проточим камень.

– Дай-то бог!

– Проточим, милый мой дружок! Главное – бить в одну точку, и никакой камень не устоит!

– Вы меня отправите в Иркутск с этим письмом?

– Да нет, не могу же я без единого адъютанта остаться. Урядника Черныха пошлю – он справится. А мы сейчас с тобой навестим раненых в лазарете.

Флигелек рудничного лазарета состоял из двух помещений. В первом, поменьше, с одним окошком, располагался фельдшер с помощником и со всем лекарским хозяйством, во втором – комнате на три окна – стояло шесть кроватей, две из которых – в разных углах палаты – были сейчас заняты Петелиным и каторжанкой.

– Что, у вас и мужчины и женщины вместе? – спросил Муравьев лекаря, того самого лысоватого человечка, на что тот довольно сердито ответствовал:

– А начальству тут не лечиться. Говорят: и за это спасибо скажи. Коль понадобится – простынку на веревочке повесь и довольно.

– Ну-ну, – неопределенно сказал генерал. – Коек, лекарств хватает?

– Коек в обычные дни хватает. А с лекарствами… травники местные помогают. Семейские много чего в травах понимают. Сами лечатся и меня не забывают.

– Вот видишь, – обернулся генерал к адъютанту, – и тут польза от старообрядцев. Как раненая? Выживет? – уставился он на лекаря.

– Мы ей как раз повязку с травами сделали, – заспешил фельдшер. – Молодая, быстро оклемается. Ежели бы нож попал чуть пониже, да полевее – в самое бы сердце… а так – все хорошо.

– А Петелин?

– У Петелина – перелом голени. Я наложил шины…

– Я поговорю с ними, – сказал Муравьев и, не спрашивая согласия лекаря, прошел в палату.

Сначала подошел к Петелину. Тот приподнялся навстречу, но генерал положил ему руку на плечо, заставляя снова лечь.

– Спасибо, Петелин. Ваши действия уберегли от большой беды и крови.

– Это вам спасибо, ваше превосходительство. Я не думал, что так обойдется.

– Обошлось, и – ладно. Выздоравливайте.

Каторжанка широко раскрытыми глазами смотрела в потолок. Без уродливого платка, умытая, она так сияла прелестным чернобровым лицом в обрамлении золотых волос, что генерал оглянулся на Васю: не подкосились ли ноги у молодого-неженатого? Но нет, вроде бы крепко стоит – лишь лицом зарозовел.

– Спасибо тебе, милая! – ласково сказал Муравьев и присел на стоявшую рядом кровать. Каторжанка повернула голову и ясно посмотрела на него. – Как тебя зовут?

– Танюхой кличут, – болезненно улыбнулась она. – Телегина я.

– Больно? – Муравьев участливо тронул ее плечо. Аккуратную белую повязку портило бледно-бурое пятно просачивающейся крови.

Танюха отрицательно качнула головой.

– Зачем ты это сделала? Зачем подставилась?

Она опять качнула головой. Золотые волосы разметались по подушке.

– Я не подставлялась. Я от ножа уберечь хотела. Митрия Петровича не уберегла, вот он меня и достал…

– Какого Митрия Петровича? – не понял Муравьев.

– Дутова Митрия Петровича… купца… Убили его… ножиком… а в убивстве меня обвинили…

– Погоди-ка, погоди… – Муравьеву стало что-то припоминаться. – Где-то я эту историю слышал…

– Плотник ее рассказывал, – подсказал Вася. – Отец с сыном избу рубили – помните?

– Шлыки! Точно! Молодой – Григорий Шлык – еще говорил, что они догадываются, кто купца убил.

– Гриня? – заволновалась, даже приподнялась Танюха. – На кого он говорил?!

– Ты лежи, лежи, – успокоил Муравьев. – Тебе нельзя вставать. На знакомого своего он сказал, отцовского приятеля.

– Нет, не он, ошибся Гриня. А где вы его видели?

– Да здесь, за Байкалом. И его, и отца его. Тебя ищут.

– Неужто правда – меня? – смущенно улыбнулась Танюха.

– Тебя, тебя. Еще бы такую красавицу не искать! – засмеялся Муравьев. И тут же посерьезнел. – Почему ты решила, что Григорий ошибся?

– Купца хозяин мой убил. Я видела, как он у Митрия Петровича за спиной мелькнул. Расследователю говорила, а он – чем докажешь? А мне и сказать нечего – все было как в тумане. И потом – кровь на рубахе и ножик в руке. А я его из Митрия Петровича вытащила, думала помочь… – Танюха тихо заплакала. – Семь лет каторги…

– Не плачь, – строго сказал Муравьев и встал. – Где тебя судили?

– В Шадринске, – всхлипнула Танюха.

– Приговор я отменить не могу, но напишу письмо в Омскую судебную палату – чтобы пересмотрели дело. А здесь постараемся облегчить твою участь. Ты пока лежи, выздоравливай.