Возвращение Амура

Мысли Николая Николаевича, оттолкнувшись от образа любви и согласия, прихотливо перевернулись и приземлились на недавнем событии со злосчастным старостой. А от него перескочили на письмо Льва Алексеевича Перовского, привезенное Стадлером в числе других государственных бумаг; генерал, к великому своему сожалению, прочитал его уже после происшествия. Министр словно провидел неприятное событие. «Здесь распускают слухи о вашей вспыльчивости, которая будто выходит часто из дозволенных границ, – писал он, – о поспешности, с которою вы осуждаете людей, прежде чем имели время их узнать или даже выслушать. Нет сомнения, что чиновники, вредные для службы, от которой вы их удалили, суть распространители этих слухов, но не теряйте из вида, что у изгнанных есть здесь всегда покровители, которые готовы вторить своим клиентам и осуждать ваши действия. Я совершенно понимаю ваше положение, вы не любите злоупотреблений, которых во вверенном вам крае бездна, и потому принимаете все к сердцу, но действуйте как можно осмотрительнее, хладнокровнее и отдаляйте всякий повод к нареканиям и жалобам…»

Осмотрительнее… хладнокровнее… Конечно, прав, тысячу раз прав милейший Лев Алексеевич, тут не армия, когда кулаком по морде оборзевшего офицера можно вправить ему мозги. Люди привыкли давать взятки, подносить подарки чиновникам и отучить их от этого можно только постепенно, одновременно отучая самих чиновников брать. Но как же хочется решить все разом – быстро и бесповоротно!..

3

Проснувшись, Николай Николаевич долго размышлял о том, как ему быть с Завалишиным, – идти ли к нему, или пригласить к себе. Вспомнилось, как хозяин постоялого двора с еврейской фамилией Шмыйлович при упоминании фамилии декабриста – Вася спросил, знает ли он, где тот живет, – расплылся в улыбке и сообщил, с интонациями, присущими его нации:

– О-о, кто же в Чите не знает, где таки живет этот мученик за народ! Нет-нет, это не Шмыйлович его так называет, – упаси бог, – так называет себя сам господин Завалишин. Завтра утром, если господа пожелают, я буду таки иметь обязанность показать и даже проводить…

Нет, Завалишин хоть и мученик, но это все же – не Волконский и не Трубецкой. Если генерал-губернатор каждому каторжанину или поселенцу станет наносить визиты – то-то враги его возрадуются и наперебой начнут строчить князю Орлову в Третье отделение о подозрительном почтении, кое главный начальник края оказывает государственным преступникам.

Муравьев сел, крепко потер лицо ладонями, наклонившись к низкому окну, выглянул на улицу. С высоты второго этажа увидел просторный, огороженный дощатым забором двор, одну сторону которого занимала бревенчатая конюшня; возле нее дышлами вверх стояли его тарантас и бричка Стадлера; людей не было видно. Сразу за забором начинался не очень крутой, широкий склон горы, по которому в беспорядке было разбросано несколько одно– и двухэтажных бревенчатых домов с обширными огороженными дворами, заполненными хозяйственными постройками. Выше за домами склон зарос черной тайгой, которая в хмуром свете, вяло сочившемся из низких дождевых облаков, казалась особенно неприветливой.

М-да, не самые лучшие условия для встречи с угнетенным властью человеком, но – делать нечего: надо! И должность обязывает.

Николай Николаевич оделся и посмотрел на часы: было начало восьмого.

– Адъютант! – позвал он и прислушался: не бежит ли Вася. Нет, не бежит – ни торопливых шагов, ни какого-либо шевеления. Тогда крикнул чуть громче: – Василий Михайлович! – И снова прислушался.

На этот раз шаги прозвучали, но не беговые, а спокойно-размеренные, словно вышагивал кто-то важный и степенный. Муравьев с каким-то детским любопытством ждал – кто появится?

Появился Стадлер. Постучав, он вошел в номер, поприветствовал, слегка наклонив голову – неторопливостью в словах и действиях он всегда подчеркивал свое достоинство, эту его черту, граничащую с самовлюбленностью, Муравьев заметил еще в Туле, куда Андрей Осипович был прислан для ревизии губернаторской деятельности. Муравьеву тогда понравились дотошность и обстоятельность ревизора, и, уезжая в Сибирь, он попросил министра направить Стадлера в Иркутск чиновником особых поручений с перспективой повышения по службе, что, собственно, и исполнилось: всего через три месяца после прибытия Андрей Осипович стал начальником IV отделения Главного управления. Однако некрасивая история с Крюковым изменила мнение генерал-губернатора о подававшем большие надежды чиновнике – как и всякий нормальный человек, он не любил, когда его подставляют, вольно или невольно – не имело значения в условиях, когда каждый шаг его рассматривают чуть ли не в подзорную трубу. Выяснять отношения с подчиненным генерал не стал, снимать с должности или придавливать – тоже, но продвигать дальше – зарекся.