Возвращение к людям

Там, меж высоких скал, возникла страшная давка. Быки покрупнее, буквально, по хребтам более слабых, стремились убежать от опасных двуногих! Матки сбивали с ног и затаптывали телят! Хрустели кости, послышался жуткий визг и хрип, жалобное блеянье, рев…

Мы успели добежать до входа, когда последний, израненный собратьями овцебык, хромая и припадая на задние копыта, попытался выйти обратно, игнорируя своих, сгрудившимся вперед обрывом, соплеменников. Я всадил ему стрелу в крестец, и еще одну, почти в упор, в правый бок. Череп сверху метнул копье — наша совместная добыча завалилась и загородила собой обратную дорогу. Туша быка должна была сослужить хорошую службу, сдерживая устремления стада, вернутся назад. Но овцебыки, несмотря на размеры, не обладали талантами Угара. Они потерянно мычали, то один, то другой подходил к обрыву, пробуя копытом, осыпающиеся камни и сразу шарахался назад. Двое или трое уже слетели вниз и насмерть разбились о лежащие возле ручья громадные валуны. Мы сгрудились в проходе. Стопарь морщился, почесывая колено — он свалился на бегу, и здорово его, зашиб, почувствовав боль только тогда, когда прошел первый запал. Мы примерно пересчитали попавшее в ловушку стадо. Около шестидесяти голов ожидало своей участи, считая и случайно попавших в западню джейров и даже обособленно держащихся пхаев. Возле них испуганно жались и более мелкие — этих мы даже не считали. Участь всех животных уже читалась в глазах мужчин и женщин, горевших азартом убийства. Но так было всегда. Их жизнью мы оплачивали свою, насыщая желудки мясом, согреваясь их шкурами… И все же — так ли уж нам это надо?

Я покачал головой, останавливая за руку, ринувшегося было вперед, Стопаря:

— Погоди. Нам не зачем убивать их всех.

— Как так? Кто нас убеждал, что эта охота необходима для всех живущих? Я тебя не понимаю, Дар. Вот добыча, надо ее брать. Что мы, зря столько носились по степи?

— Ты сможешь съесть все, что добудешь? Одного бычка хватит, по меньшей мере, для двадцати человек на неделю. Да и сколько ты сможешь унести с собой? Сколько останется здесь, на корм крысам и волкам? И где потом мы найдем стадо, которое обеспечит людей мясом и шкурами, если перебьем всех? Ты уверен, что овцебыки ждут охотников в прерии, в том же количестве?

Все ошарашено замолчали. Получалось, что я прав, а руки сжимали копья, луки и дрожали в предвкушении бойни… Общее замешательство разрядила Ната:

— Мой муж прав! Зачем нам столько мяса? Пусть звери уходят! Нам не сохранить добычу, и не унести. Мы едва ли заберем с собой тех, что уже убиты. А их больше двух десятков!

Вставил свое слово и молчавший, до поры, Сова:

— Я согласен с моим братом. Нужно думать о будущем. Сегодняшняя охота оказалась удачной для нас. Все невредимы, все уйдут с добычей. Все, как мы обещали… Я посмотрел — внизу лежит девять овцебыков и парочка джейров. Еще есть пхай. Одного самца я убил уже внутри. Одного быка завалил Дар. Зорька прикончила самца в степи. Четыре теленка задавлены здесь, — он указал на проход. — Уже хватит. В стаде есть и раненые. Мы выгоним отсюда оставшихся, если освободим проход, а сами отойдем на вершину. Здоровые всегда побегут первыми, а тех, кто уже обречен, мы не пропустим и тоже убьем. Этого мяса хватит в избытке для всех охотников! Кто согласен со мной… и Даром?

Люди переглядывались. Святоша нахмурился, но Стопарь, как бы случайно сбив его с ног, махнул рукой:

— Аа…ладно. Что нам, действительно, столько надо? Все одно, пропадет. Пусть уходят.

Братья Черноноги, кивнули одновременно. Поддержал и Череп. Как ни странно, не послышалось возражений и от других охотников. Даже Святоша, которому помогли подняться, согласился с нами. Я заметил откровенную неприязнь в глазах Ганса… Во время загона он и его люди вели себя достаточно сдержанно — я что-то не увидел особого стремления рисковать, да и стрел желтошкурых, несмотря на отличное вооружение, в тушах животных оказалось не так много. Однако, вожак промолчал, а, глядя на него, не изъявили своего недовольства и остальные члены стаи. Из всех оставшихся, только Большой Бобр что-то буркнул, но под общим напором вынужденно уступил. Но его патологическую жадность к еде знали, и поэтому не стали даже убеждать — он все равно остался при своем мнении.