Возвращение к жизни

Немцы с правого берега обстреливали Лиски, но не так уж интенсивно, как в летние месяцы. Линия фронта по Дону стабилизировалась, и приближалось время прорывать ее не противнику, а нам. В этом были уверены не только мы, но и обитатели города, оставившие его летом. Некоторые из них уже начали возвращаться домой из ближних деревень.

Во вторую пулеметную прибыли два новых офицера. Вместо Булыгина к нам во взвод пришел лейтенант Анатолий Козлов, всем хорошо знакомый. Три месяца назад он был сержантом в первой пулеметной роте, а после коротоякских боев уехал на офицерские курсы.

И вот вернулся с двумя «кубарями», заметно изменившийся — тот и не тот. Ладный, подтянутый. Новенькая фуражка, зеркально надраенные хромовые сапоги, кобура, портупея, гимнастерка и галифе — все с иголочки. И сам-то весь новенький, румяный, пахнущий одеколоном. Толя был немножко пижоном, и это не всем нравилось.

— Надо же, одеколон… Туалетное мыло… Зеркальце… — тихонько иронизировал сержант Сикерин.

— Барышня! — поддакивал ему Иван Чазов.

Судачили «старички» добродушно-насмешливо. «Старичками» называли у нас Сикерина, Чазова, Буянтуева, старшину Ильина и некоторых других, годами почти вдвое старше Лошадкина, Козлова, меня. Они относились к нам с покровительственной снисходительностью. А не отягощенный образованием Чазов в первое время совместной службы, случалось, подковыривал меня, когда я собирал бойцов на очередную беседу:

— Ну, грамотей, об чем нонче речь-забава?

Шероховатости в отношениях «старичков» и молодежи с прибытием на фронт, в окопной жизни, в боях постепенно сглаживались. Единая для всех задача, общая опасность объединяли, сплачивали людей в боевое братство, вытравливали улиточный индивидуализм. Даже такие «прижимистые мужики», как Сикерин, строго следовали неписаному правилу: делиться с товарищем и хлебом, и радостью, и печалью.

Показателен в этой связи такой факт. Там, в тылу, кормили нас не так уж обильно. Получив на взвод буханку хлеба, мы разрезали ее на порции. Один становился спиной, другой (обычно обязанность эту брал на себя Сикерин) выкрикивал, указывая пальцем на порцию:

— Кому?

Отвернувшийся поочередно называл фамилии. И никто не испытывал обиды, если кому-то достанется чуть больше, кому-то чуть меньше. На фронте эта «лотерея» не практиковалась, хотя и здесь харчами не баловали. Конечно, мы не голодали, но в дни войны армейская норма питания излишеством не страдала.

Настороженность «старичков» к лейтенанту Козлову вскоре прошла. Он не только следил ревностно за своей внешностью, но и за порядком во взводе, отличался деловитостью и аккуратностью во всем. А подчиненные это ценят.

По душе пришлись всем и музыкальные задатки Анатолия. Он прилично играл на гитаре, неплохо пел. В обстановке окопной оседлости у нас появилось свободное время. Каждый использовал его по-своему: кто читал книги, приносимые мной, кто мастерил из гильз зажигалки, а из трофейного дюраля — портсигары. Но когда Козлов завязал дружбу с одной семьей, вернувшейся в Лиски из Боброва, и приносил оттуда гитару, тут уж все собирались вокруг взводного. Он перебирал струны и пел, а мы ему подпевали.

Семья Зюзиных жила неподалеку, в переулке. Толя частенько захаживал к ним и однажды взял с собой меня. Мать и две взрослые дочери встречали лейтенанта с открытым радушием. Валя, младшая из сестер, тоненькая тростинка, не сводила с Толи черных, горевших влюбленностью, глаз.

— Спой, Толя, «Я вспомнил вас и все былое».

Лейтенант брал гитару и пел.

— Еще что-нибудь, — просила Валя.

Козлов неспешно проходил пальцами по струнам и начинал нашу коротоякскую, на мотив всем известной песни. А стихи были не заемные. Неказистые, правда, но про нас и нами же придуманные. Анатолий заводил негромко, напевно:

Вот эта улица, вот этот дом,

Встали ребята, пошли напролом…

Голос Толи набирал силу, крепчал, юное лицо суровело, рука резко рвала струны…

Но ведь у русских не гнутся штыки,

Но у ребят наших нервы крепки.

Ближе, настойчивей — враг за стеной.

Плечи — на двери! Гранаты — в окно!

Кружится, вертится — не устоять.

«Браво, ребята! Еще поднажать!»

Враг убегает, враг изнемог…

Тут лейтенант снова приглушал голос и слегка дотрагивался пальцами до струн…

Храбрый парнишка упал на порог

Падал парнишка и думал о том:

«Где эта девушка, что я влюблен?»

Слезы блеснули в глазах у ребят,

Дымное небо. Багровый закат.

Что же, ребята, давайте споем.

Где эта улица, где этот дом…

Хозяйка-мать утирает платком слезы. Валя сидит с набухшими влагой черными глазами, прикусывает белыми. зубами нижнюю губку…