Возвращение к жизни

Батальон выдержал натиск врага. И помощь пришла. А комбат Беглов не дождался этого часа. Он погиб в том бою.

Из дневника

12 марта.

За последние дни сопротивление немцев усилилось, и наше наступление застопорилось. Дома рушатся… Чем дальше на север, тем сильнее разрушения. Вчера был в одном из батальонов. Ни одного уцелевшего здания. Выкуриваем фрицев из подвалов.

Пекло

Комсорг Ефимов ведет меня в свой батальон. Сначала мы двигаемся вдоль домов, затем перебегаем широкую улицу, простреливаемую немцами, и спускаемся в подземелье. Пробираемся в сумерках, а порой — в полной темноте. И как Ефимов умудряется тут ориентироваться? Натыкаемся на глухую стену. При свете тусклого фонарика обнаруживаем в ней небольшом пролом. Пролезаем через него на четвереньках.

— Работа саперов сержанта Паршина, — уведомляет Ефимов. — Вчера через этот лаз наши солдаты проникли немцам в тыл.

Далее, до самого КП батальона, нам ни разу не пришлось идти по улицам: всё время пробираемся подвалами, через проломы стен. Наконец, командный пункт. Бой идет в 50-100 метрах отсюда.

Здание, в котором сейчас штаб батальона, гитлеровцы обороняли с особой яростью — здесь у них находился склад оружия. Несколько попыток ворваться в дом с фронта не дали результата. Тогда комбат решил окружить дом. Паршин со своими саперами сделал взрывами несколько проломов в стенах соседних домов, и стрелки во главе с лейтенантами Урядовым и Казимировым прошли через них, окружили здание.

Фашисты долго сопротивлялись, забаррикадировали все двери. Сдаваться отказались. Тогда приступили к делу саперы Разумный и Дурницкий. Они подорвали двери. При взрывах погибло около 30 гитлеровцев. Остальные стали выпрыгивать из окон, под пули наших стрелков.

Поговорив с командирами рот Урядовым и Казимировым, записав имена отличившихся, возвращаюсь на КП. Пора в обратный пуск

— Проводить? — предлагает комсорг Ефимов.

— Не надо, сам доберусь.

Иду обратно вроде бы знакомой дорогой — из подвала в подвал, через проломы в степах, по траншеям, пересекающим улицы. Скоро должен быть лаз. Но что-то долго его нет. Не заплутался ли в этом подземном лабиринте? Натыкаюсь на глухие стены, ищу выходы. Наконец, убеждаюсь: заблудился!

Впереди косо падает сноп света. Подхожу ближе. Выход из подвала. Сверху доносится нечастая стрельба. Присел у выхода на перевернутый бочонок. Что делать? Снова в лабиринт? Нет, надо узнать, что там, наверху.

По заваленной кирпичами и щебенкой лестнице, осторожно ступая, выхожу наружу. Просторный внутренний двор. На той стороне бежевый пятиэтажный дом с осевшей черепичной крышей. Из закопченных окон верхнего этажа сочится дым. Дом не пустой, там стреляют. Наши или немцы?

В проеме полого, без рамы и стекол, окна мелькнула фигура человека. Успел заметить: в стеганой фуфайке, каска округлая. Похоже, что наши. Чуть погодя оттуда доносятся голоса:

— Смольянов, как у тебя?

— Все так же.

Конечно, наши! Перебегаю двор к открытой двери. На первых ступеньках короткой предэтажной лесенки меня останавливает резкий окрик:

— Стой! Куда прешь?

И тут же — извинительно:

— Держитесь ближе к стене, в подвале фрицы.

Прижимаясь спиной к шершавой стене, выхожу на площадку, где стоит группа бойцов. Среди них тот, кто окрикнул — массивный, широкогрудый. Представляется:

— Старший сержант Смольянов… Командир роты — на втором этаже.

Лейтенант Малехин находился в центральной комнате — гостиной. Устало откинулся на мягкую спинку кресла. Воспаленные от недосыпания глаз, осунувшееся темное лицо. Не поймешь: смуглое от рождения или от копоти и дыма? Вводит меня в обстановку.

Два часа назад рота штурмом овладела домом. В подвале засела группа немцев. Они до половины забаррикадировали выход всяким хламом — ящиками, бочками, остатками разбитой мебели. Отделение Смольянова блокирует подвал. Верхние этажи горят, роты рассредоточены на трех.

— Отбили две атаки. С минуты на минуту ждем третью, — многозначительно заключает Малехин и смотрит воспаленными глазами на меня откровенно испытующе: уйду или останусь?

Про себя отмечаю невысказанный, прозрачный намек. Один человек, да еще вооруженный пистолетом, ему не подмога. Просто решил проверить, что у нас, газетчиков, за душой. Уйти — значит попросту сбежать. Нет, Малехин, не дам я тебе повода поязвить при случае по адресу братьев журналистов.

— Побуду с нами. — говорю ему. — Не возражаете?

— Дело ваше. Тогда спуститесь к Смольянову. Может, что-нибудь ему присоветуете.

Отделение Смольянова бросало в проход подвала гранаты, но они, очевидно, не долетали, не причиняли немцам вреда. Гитлеровцы продолжали снизу периодически строчить из автоматов.

— А что, если завалить проход совсем? — размышляет вслух старший сержант. — Спокойнее будет. Пусть они там сидят, пока что-нибудь не придумаем. — Давай, ребята, закупорим их!

Притащили из комнат матрацы, перины, подушки, стали бросать их в проход, пропихивая глубже длинной палкой. Немцы в подвале встревожились, начали стрелять по перинам и подушкам. Из них выпархивали тучи пера.

Потом подвал сотряс оглушающий взрыв, и все смолкло.