Возвращение в Михайловское

Греч заговорил почему-то о Кюхельбекере. «Он останавливался у меня этим летом, знаете? Меня потом таскали за него аж два раза. Ну, я сказал, где он может быть, а приметы – так, неопределенно. Булгарин оказался более приметлив!» (сказано было не без ехидства.)

– Представляете? Призывают меня ночью… полицмейстер Шульгин сам: «Это Кюхельбекер?» – показывают какого-то длинного с черными волосами. А я не знаю его!

– Нет, – говорю, – это не он, кто это, не знаю. А юноша мне: «Как так вы не знаете меня, Николай Иванович?! Вы бывали у нас! Я Протасов – племянник Александры Андреевны Воейковой, урожденной Протасовой!» Как вам нравится? Племянник Воейкова. Его взяли где-то в ресторане.

– Вообще… Кюхельбекер! Это – явление, простите! Если б он обратился там к полякам или к жидам каким-нибудь, его б, конечно, спрятали и переправили. Но он, видите ли, забрел в харчевню и нарвался на наших!..

– Плохо вам, лицейским! Двоих потеряли! Кошмар!.. – это было искренне, по крайней мере.

– Вас проводить?

– Спасибо, не надо!

Они расстались за Троицким мостом, и Дельвиг побрел вдоль Лебяжьей канавки. Пролетка вдруг остановилась возле него. Вышел тот самый господин с биноклем, с необыкновенно выбритыми щеками… Его сосед в толпе у Кронверка.

– Простите, вы поэт Дельвиг?

– Да.

– Странно, правда? – заговорил он так, будто они были век знакомы. – Казнят людей за умысел на цареубийство. Допустим. Но они не убили ни одного царя, не дай Бог! А тот, кто командует казнью, одного убил… В спальне, ночью. Императора Павла! Отца нынешнего императора, – он имел в виду губернатора Голенищева. – Он был там, я знаю от отца. Отец тоже там был!..

Он снял перчатку и подал руку:

– Зубов! Полковник Кавалергардского полка. Только не знаю – полковник ли еще?..

Зубов! Сын одного из убийц Павла! Присутствует на казни Пестеля и его товарищей. Карамзина мне! Карамзина! Он один умел дать истории поэтическое осмысление. Но где теперь Карамзин?.. (Дельвиг после слышал, что Зубов отказался вести свой эскадрон к месту казни. И был сразу отставлен. Вчистую.)

– Вы друг Пушкина? Нашего великого поэта?..

– Да, – признал Дельвиг почему-то неохотно. – Мы вместе учились в Лицее!

– Слышали, что кричал граф Бенкендорф? То-то! Расскажите Пушкину! Он это должен знать! Кому знать, как не ему?.. Должен знать, в какой стране он живет!..

Они расстались, и Дельвиг тоже нанял извозчика, чтоб доехать до дому.

Когда он вернулся, Софи еще спала. Так сладко спала! Он тихонько разделся и улегся рядом…

– Стоит ли отдавать жизнь земному, когда такая сладость – на небесах?..

Все равно, пять огромных кукол болтались перед ним в петлях, и нельзя было поверить, что они были когда-то прежде людьми.

VIII

«Порядочному человеку не следует быть повешенну!» Так говорил Заратустра. То есть так говорил в та поры Карамзин.

Мы поясняли уже, что всем казалось, – все как-то успокаивается. И к коронации, возможно, схлынет вовсе. Что-то там происходит, вроде, что-то обнадеживающее. Кого-то выпускают – и с очистительным аттестатом (Грибоедова). Кто-то оказывается в стороне от дела, а уж был ввязан по макушку, казалось. Например, генерал Иван Шипов, один из первых организаторов Тайного общества, вместе с Пестелем и Трубецким. И, кроме семей, у кого близкие непосредственно находились в крепости, у многих настало такое ленивое успокоение. Как-нибудь, что-нибудь. Русский человек так устроен, что надеется на лучшее. Даже те, кто были жесткими противниками зимних происшествий – короче, врагами запертых в крепости, – по-своему надеялись на помилование.

Рассказывали, один старый генерал во время допроса арестованного, когда его коллеги особенно раскричались на узника, остановил их словами: «Помилуйте, что вы так кричите! Если б вы были не тем, кто вы есть, а только поручиками или прапорщиками, – вы тоже состояли бы в тайном обществе!» Все смеялись. Старый Татищев, военный министр (его скоро отправят на покой и заменят Чернышевым), пенял подследственным: «Что за книги вы читали! Боже мой! Что за книги! Вот я… Я в жизни ничего не читал, кроме Священного писания. И посмотрите… где вы, и где я?..»

Эти побасенки расходились в обществе, их с удовольствием повторял весь так называемый культурный слой, в них черпали надежду те, кто устал ждать беды, и легкое забвение – те, кто вообще не привык думать. Объявление о выходе в свет «Донесения Следственной комиссии по делу о злоумышленных тайных обществах» было помещено в газете где-то в самом низу страницы и среди самых незначительных новостей. Куда больше всех волновала грядущая коронация.