Возвращение в Терпилов

Следуя своему плану, я работал размеренно и спокойно, стараясь по возможности оставаться в тени. Мои отношения с коллегами складывались как нельзя лучше. Главный редактор оказался человеком или очень деликатным, или очень осторожным, и, вопреки ожиданиям, вовсе не досаждал расспросами о моих делах. Милинкевич, обнаруживший во мне родственную душу, рассказывал сплетни из жизни терпиловских чиновников и хвастался мнимыми подвигами на поприще расследовательской журналистики, «своего маленького донкихотства», как выражался он сам. Саша, слушая эти речи, открыто посмеивался над старшим товарищем, чем немало досаждал ему. С самим молодым человеком после сцены в кафе мы сблизились. Я старался не пропускать организуемые им собрания. И хотя самому мне в моём возрасте уже было тяжеловато увлекаться новыми идеями, я всё же чувствовал, что на молодых людей они производили сильное впечатление. Не только Иван, но даже скептически настроенный Иннокентий всё реже возражал, когда Саша заводил свою наполненную энтузиазмом песню о Третьей волне и грядущем коммунизме. Знал ли он, понимал по-настоящему эту идею, я не знал. Молодой человек чувствовал, что в политических убеждениях его друзей наметились бреши, и, будучи от природы простодушным и открытым, как ребёнок радовался каждой новой своей победе. Вообще, в его характере было столько непосредственности и незатейливости, сопряжённых притом с какой-то детской откровенностью, что, наблюдая за ним, я не раз боролся с желанием снять с него всякие подозрения. Казалось, он не был способен ни совершить преступление, ни скрыть его. Однако, вскоре я заметил, что в характере моего нового знакомого гуманизм сочетается с удивительными решительностью и изобретательностью, которые, соединившись вместе в некоторых из его выходок, не раз заставляли меня серьёзно задуматься о том, на что способен обладатель этих качеств, реши он использовать их во зло. На эти шалости он был удивительный мастер. История с прокурорским подъездом, свидетелем которой я был, оказалась самой невинной из них. То он парковался возле терпиловского управления ЖКХ, на местах, неофициально занимаемых местными чиновниками, и устраивал скандал с вызовом полиции, когда те пытались заставить его переставить машину, то врывался на стройплошадку незаконно строящегося здания и просил показать ему его будущую квартиру, то в пять утра приходил домой к судебному приставу, что незадолго до того в тот же час навещал кого-то из знакомых Саши с требованием оплаты какого-то пустякового штрафа, и настойчиво вручал ошалевшему и сонному чиновнику погашенную квитанцию. Одна из его проделок вызвала настоящий скандал: пробравшись ночью в типографию, он распечатал на редакционном принтере номер газеты, поместив на первой полосе статью под названием «Взяточничество приводит к гомосексуализму», в которой за подписью какого-то выдуманного профессора весьма последовательно доказывалось, что мелкие поборы на дорогах развивают в практикующих их сотрудниках ГАИ склонности к мужеложеству. Выпустив несколько номеров, он на следующий день незаметно разбросал их в приёмной терпиловской инспекции дорожного движения. Вскоре в редакцию, сжимая злосчастный номер в потном кулаке, явился разъярённый главный гаишник, краснолицый, лысый и пузатый детина. Он битый час бессвязно кричал на совершенно изумлённого Стопорова, совершенно не понимающего чего от него хотят. Саша, без тени стеснения подслушивавший в дверях, после со смехом рассказывал о том, что в какой-то момент гаишник в сердцах выкрикнул: «У меня трое детей! Трое!», после чего в сердцах плюнул на пол и, гордо подняв голову, удалился.

Не нашёл я общего языка только с Францевым, что, впрочем, было неудивительно при его замкнутости и молчаливости. Только изредка он спорил с Сашей, с Милинкевичем же и Стопоровым поддерживал беседы только по работе. Однажды, вернувшись в редакцию поздно вечером за забытым диктофоном, я с удивлением обнаружил в кабинете Бориса. Тот сидел в своём углу при выключенном свете. Перед ним стояла уже полупустая бутылка водки. Он поднял на меня мутный угрюмый взгляд и, не ответив на приветствие, взял со стола стакан и сделал большой глоток… Я поспешил выключить свет и удалиться. «Боря пережил большое горе», – ненароком вспомнилась мне брошенная Сашей фраза…