Возвращение в Терпилов

Другой таинственной личностью, постоянно привлекавшей моё внимание, был уборщик Прохоров. Его в редакции принято было считать за сумасшедшего, и вёл он себя соответствующе – днём сидел в своей каморке, лишь изредка выходя, чтобы поесть, а вечером, грохоча ведром, выбирался на уборку. Изо всех сотрудников редакции общался он только с Францевым, который непонятно чем привлекал его. Уборщик то заводил с Борисом разговор о прошлом, доверительно делясь с ним криминальными историями из девяностых. То, казалось, ни с того, ни с сего осыпал его истерической и бессвязной бранью. Францев, обыкновенно замкнутый и необщительный, порой целые часы проводил за беседами с калекой, без малейшего ропота вынося его нелепые выходки. Когда же терпение Бориса всё же кончалось, он, минуя объяснения, молча выталкивал беднягу из кабинета. Подобная бесцеремонность никак не влияла на отношения этой странной пары, и через день-другой приятелей можно было снова видеть болтающими как ни в чём ни бывало.

Время от времени я, к своему немалому удивлению, ловил на себе такой странный, сосредоточенно-раздражённый взгляд Прохорова, словно тот таил на меня серьёзную обиду. Однажды, задержавшись в редакции, я встретил уборщика в фойе. Сложив руки на груди и опустив голову, он дремал на синем диване у входа. Брючина на его хромой ноге была закатана до бедра. Идя мимо, я бросил рассеянный взгляд – и невольно поморщился. На голени, вплоть до колена, зиял такой чудовищный шрам, словно ногу терзал хищник или раздробил механизм какой-то адской машины… Разбуженный моими шагами, Прохоров поднял голову и крикнул мне вслед несколько неразборчивых слов. Я обернулся. Он так поспешно, будто именно меня и ждал тут, на диване, попытался встать на ноги, но не смог – подвела искалеченная нога, и после нескольких отчаянных попыток он бессильно рухнул на место. Я направился было к уборщику, чтобы помочь ему, но он зло и энергично замахал руками, прогоняя меня…