Возвращение в Терпилов

«Мне противны ваши обычаи, ваша лень, ваши драки, ваша наглость. Вы не умеете работать, а умеете завидовать. Не имеете никакой деловой жилки, по сути вы все – рабы, а жалуетесь на начальство, которое вас зажимает. Вы неприветливы, ходите с хмурыми рожами, никогда не улыбнётесь, и по виду понятно, что у вас снега зимой не допросишься. Если тебе не нахамили в магазине, на улице, в транспорте, то считай, что день прошёл хорошо. Ненавижу как вы обставляете жилища – уродская мебель из ДСП, уродские слоники, уродские писающие мальчики, уродские ковры на стенах. И никакой индивидуальности. Ходишь по знакомым и даже не можешь понять, у кого только что был. Вы все нищие и жалуетесь на богатых и ненавидете их, но все же и мечтаете ими стать. Причем, богатые – это та еще песня. В Америке богатого не отличишь от бедного. Человеку не в западло носить кроссовки за 30 баксов, здесь же каждый разбогатевший в худших традициях негра из Гарлема, выпустившего платиновый диск, обвешивается брюликами, покупает дорогую машину, сажает на клешню золотой ролекс и гадит на окружающих. В США у меня было много богатых друзей, про которых я знал, что если не они сами, то их родители получили свои деньги честно. У вас же если есть хотя бы миллион баксов, то обязательно человек вор, взяточник, или редчайшая тварь, с которой стыдно за руку здороваться. Ни одного богатого не видел, который не выставлял бы деньги напоказ. Ваши чиновники – все воры и вымогатели, без взятки невозможно получить ни одну бумажку. Мне надо было менять паспорт, так тетка в паспортном столе час сверлила меня глазками, и намекала на что‑то, а когда я не понял, написала мне такой список требуемых бумажек, идущих от Царя Гороха, что волей‑неволей все стало ясно. Ваше искусство – все какое‑то дерьмо, подражающее Западу. Я чуть не сдох от стыда, когда три года назад приехал на каникулы с другом‑американцем, и из всех дыр и щелей неслась на картавом английском какая‑то унылая дрянь, и оказалось, что это русская группа, поющая на английском. Нет ни одного даже сериала оригинального, все слизано так или иначе с американских, причём не с самых лучших. Да, мне было тогда очень стыдно. Я‑то вещал товарищу про великую русскую культуру, а где она? На самом деле, оригинальной культуры, какого‑то народного творчества вы все стыдитесь. На западе никому не стыдно за кантри‑музыку, у неё есть своя огромная ниша, и многие кантри‑музыканты популярнее поп‑исполнителей, у вас же все краснеют при упоминании балалайки, и народную музыку слушают одни унылые старые перцы. Ваши женщины – проститутки, не уважающие себя. Например, с Томом, с парнем, которого я привез, 20‑летняя девчонка, с которой я познакомил его, переспала на первом свидании, и все две недели, что мы тут были, намекала на то, чтобы он увёз её в Америку. Такой же успех был у других девок на кафедре лингвистики, куда мы ходили готовить доклады. Стоило сказать, что он американец, девки таяли и начинали бегать за нами. Всё, что у вас есть, вы обгадили. Стоит выйти на природу, в лес, чтобы увидеть, что все завалено дерьмом и бутылками. У вас нет будущего, и я рад, что уеду отсюда».

– И что ты хочешь сказать этим текстом? – взорвался Саша, нетерпеливо, с раздражением на лице, дожидавшийся окончания чтения.

– Ничего, – ответил тот. – Я просто подумал, что это как раз по тебе, ты же оппозиционер у нас. Да и мне, признаться, многое там понравилось. Ходил вот я недавно в лес…

– А по‑моему это всё враньё, причём наглое и нахальное! Ничего он не понял, душу народа нашего не понял. Ни шиша эта бумажка не стоит!

– Ну а что тут неправда? – продолжал резвиться Францев, задорно глядя на оппонента.

– Всё неправда! Надо не по тому народ судить, как он живёт, а по тому чем живёт, о чём мечтает. Мудрость наша в гуманизме, всечеловечности, пойми ты это! Потому мы всегда и жили так небогато, что последней краюхой хлеба с самыми слабыми и немощными делились.

– А не переоценил ты всечеловечность эту? Всечеловечно ли…ну хоть нынешних ставить на престол? Ведь с одной стороны – детям собираем на смс лечением, с другой – голосуют за тех, кто… Неужели связи не видят?

– Не видят! – произнёс Саша, впрочем, задумавшись на мгновение.

Францев заметил это движение.

– А если видят, если факт осознанный, то где там, объясни, всечеловечность?

– Ты требуешь всечеловечности от больного, погрязшего в струпьях, который…

– Ой ли в струпьях… Это машины их – струпья?

– Именно! Закабалили себя, в упоении после советской нищеты наелись капиталистического мёда, и сейчас животики у всех сводит, лежат и стонут от боли… Вот всё это псевдоискусство – стон же их! Неужели не замечаешь?

– Я замечаю, что ты сам себе противоречишь, чувак, – развалясь в кресле, заявил Францев. – Ты хочешь изобразить народ сирым и убогим, несчастной жертвой обстоятельств, но сам видишь, что это бред. Нет, чувак, всё грустно и печально.