Возвышение Коли Ноликова

— Пока нет указаний от Ноликова, будем действовать на своё усмотрение. Возможно, нам придется продолжать борьбу отдельно.

— Как? — Понт начал вглядываться в лица остальных.

— Время диктует нам условия, которые мы должны принимать.

7

Сверкающие ножнички отправляются лезвиями в расширенную ноздрю и клацают там. На пол летят невидимые волоски. Участковый Юрий Бондарь уже одет в синюю форму и стоит перед зеркалом. Проводит ту же операцию в другой ноздре. Кладет ножницы, расправляет плечи. Мосластый, с крупным черепом и большими руками, угловатой челюстью, вечно синим подбородком и жирными волосами. Над воротником кадык нависает. Была у Бондаря отличительная особенность — ожесточаясь, начинал двигать ушами. Он был способен загибать уши в сторону глаз, обеспечивая едва не полную герметичность. Когда в школьном бассейне или на пляже в уши детям попадала вода и они прыгали на одной ноге, наклонив головы, маленький Юра спокойно отворачивал уши в стороны.

Всё в порядке, можно выходить. Напоследок положил в карман окаменевшую кедровую шишку — родовое оружие сибиряков, доставшееся ему от отца.

И — на Балетную, в шестнадцатый номер! Грело солнце, добродушно располагая к себе на ветках зеленые почки. В доме, где жил участковый, был овощной магазин. По железному накату, в подсобку, тощий грузчик в очках, с лицом крота-садиста, толкал бочку с капустой. Рядом дырчал грузовик.

— Когда капусту продавать будете? — спросил Бондарь. Грузчик хотел ответить, дал слабину, подломившись вниз плечом:

— Ух ты ж! — и осёкся.

А бочка скатилась. Бондарь застыдился и ускорил шаг. Идти недалеко. Участковым он стал недавно, назначили после переезда из другого района. Балетная и околицы совсем пришли в упадок за последние десять лет. Из трещин в асфальте лезла трава. Двуногие почтовые ящики на перекрестках и около заборов насквозь проржавели и запирались честным словом. Поперек смытой дождями афиши давно закрытого кинотеатра — афиши под козырьком — проказливая рука начертала матерное слово.

Двор Ноликова, калитка, дверь, пришпандоренный изолентой звонок. Евгений Николаевич открыл. Какой он старенький, не по годам. А что делать — анатомические мастерские отменены, царь-батюшка не хочет, чтобы народ законы природы нарушал. Славься Главмаш! И Евгений Николаевич, в пижаме — кого стесняться — шаркающий, с головой вытянутой угодливо вперед, внимающий, моргает глазами:

— Что вам?

— Я ваш новый участковый, пришел знакомиться. Края глухие, вы тут как, не беспокоит ли кто? И вообще — поговорить… — мнется.

— Ну, проходите.

И ведет его в кухню. Душно тут, натоплено, гудит колонка. На плите большая кастрюля, из нее идет пар и торчит топорище.

— Садитесь, — Евгений Николаевич говорит. Бондарь — за обтянутый старой клеенкой стол.

— Чаю будете?

— Не откажусь, — участковый оглядывается, снимает фуражку себе на колени, рукой волосы приглаживает. Старик возится с посудой. Обращаясь к пустоте, злобновато сетует:

— Бывало, и мы щи едали!

Подходит к стене, там деревянный сундук. Поднял крышку, вынул за шнурок стоптанный ботинок и пояснил:

— Щеткой ваксу старую отдеру и можно варить. Запас пока есть. А что же, тоже мяса хочется!

— Не помогает вам никто? — спросил Бондарь.

— Жена у меня умерла. Борька, брат мой, сам в черном теле.

— А ведь вроде сын у вас в столице?

— Такой сын! Что он есть, что нет его. Последний раз был тут у меня годов, наверное, пять или шесть назад. Книжек своих привез, он у меня — писатель! Привез книжек и увеличительное стекло, чтоб я газеты при слабом зрении мог удобно читать. Как будто я тут это увеличительное стекло не могу купить. Зато у меня теперь забава — как пригреет солнышко, так я муравьев им жгу. Посажу муравья на лист и жгу.

Бондарь уставился в донышко фуражки — там в холщовом ромбе была написана его фамилия и какой-то номер — и выдал, словно заученное:

— А вы знаете, я просто сказать стеснялся. Я давний поклонник творчества вашего сына. И вот думал его тут застать — а вдруг? Попросил бы у него автограф, пообщались бы. Вы, если он вдруг придет, сообщите мне? Я вам оставлю телефон свой, только сыну не говорите, когда мне будете звонить, а я как бы случайно к вам, проведать.

Чайник стал булькать, глухо звеня подбрасываемой крышкой.

8

Когда к Евгению Николаевичу приходил в гости брат Борис, то всякий раз поражался царящей у старшего бедности. Евгений Николаевич садился за стол, веером держа счета за квартплату, посыпал ими себе голову и прятал лицо в руках. А то еще пытался поделиться с братом последним — выносил откуда-то кургузый соленый огурец, в белесой соленой слизи, клал на тарелку и сточенным до состояния штырька ножиком начинал пилить по середке.

Вот плечи его затряслись, по дряблым щеками покатились слезы, отложил ножик:

— Последний огурок! Не могу, рука не поднимается.