Врачи: Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выж

Стараниями многих биографов Игнаца Земмельвейса был создан миф, благодаря которому события его жизни становятся похожими на греческую трагедию. Однако биографы хотели убедить нас в том, что это настоящая поэма в духе Эсхила, в которой героя уничтожают злобные боги – силы, не зависящие от него. Хотя нет никаких сомнений в том, что в жизни этого гения, открывшего метод предотвращения смертельной болезни, так называемой послеродовой лихорадки, случилась реальная трагедия, факты говорят о том, что она больше напоминала сочинения Софокла, а не Эсхила. Основными элементами драмы Софокла являются герой, истина, высокая миссия и, наконец, всплеск пламенной самонадеянности, приводящей к поражению. Эсхил писал не об этом; судьба софокловского героя определяется не действиями богов, а фундаментальными недостатками его характера. Драма Игнаца Земмельвейса развивалась по классическим канонам: открыв свою истину и собственную миссию, он сам сотворил свою трагическую судьбу и неумолимо шел ей навстречу. Гений может, как говорит нам Генри Джеймс, быть жестоким, и те, кто обладает этим качеством, или позволяет ему управлять собой, могут оказаться совершенно беспомощными.

Беспомощность Игнаца Земмельвейса была следствием саморазрушающейся психики, не выпускавшей его из своих цепких объятий. Причиной его трагической судьбы был ужасный характер, а не непреодолимая воля богов, о которой десятилетиями твердят популярные историки и отсталый медицинский истеблишмент.

В каком-то смысле, однако, звезды не были благосклонны к Земмельвейсу: благодаря своему таланту он сделал открытие, к которому мир еще не был готов. Он нарушил основополагающие принципы, определяющие правила тех, кто самоотверженно трудится над познанием тайн природы: идея никогда не должна быть представлена раньше того момента, когда наступает ее время. Если в науке случается кажущийся революционным скачок, он почти всегда оказывается всего лишь очень широким шагом вперед особенно смелого исследователя в процессе, почва для которого была подготовлена работой его предшественников. Когда культурная среда благоприятствует, необходимые инструменты уже изобретены и множество беспокойных умов начинают беспокоиться о своем статус-кво, на сцену выходит какой-нибудь отчаянный храбрец, чтобы принести миру новые плоды просвещения. Хотя лишь небольшое число пытливых умов способны поначалу оценить масштаб его идеи, признание на самом деле неизбежно, поскольку вновь предъявленная концепция является результатом логического процесса научного прогресса. Даже если ученые мужи еще не знают, что делать с каким-то особенно смелым суждением, всегда найдутся те, кто решит, что идея имеет право на существование, а поэтому следует иметь ее в виду до того дня, когда ее целесообразность станет очевидной. Такая ситуация сложилась и с открытием кровообращения Уильяма Гарвея, и с анатомической концепцией Везалия, хотя и в меньшей степени, и с исследованиями Джона Хантера в области хирургии. Что касается более удачливых ученых, таких как Морганьи и Лаэннек, отклик на их научные находки был быстрым и энергичным. Нашлось немало достаточно мудрых людей, по достоинству оценивших их работу, а также способы немедленного практического применения их открытий. А вот Игнацу Земмельвейсу не повезло. Он представил миру концепцию возникновения заболевания из-за бактериального загрязнения, но произошло это за девять лет до того, как Луи Пастер доказал, что гниение вызывается особыми бактериями. Он идентифицировал способ, с помощью которого смертельная инфекция, послеродовая лихорадка, может передаваться от одной пациентки к другой теми самыми врачами, которые пытаются их вылечить. Но прогресс в этом вопросе был достигнут только за двадцать лет до одного еще более важного открытия, сделанного Джозефом Листером, в 1867 году подтвердившим, что раневые инфекции вызываются бактериями, которые могут передаваться руками врачей.

Тем не менее не стоит смотреть на Земмельвейса как на несчастную жертву судьбы, сожалея, что он родился раньше своего времени. Его открытие, как скоро станет очевидно, было сделано на основе работ его предшественников и появилось в обстановке, которая позволила прорасти этому хрупкому семени, несмотря на то, что оно слишком рано было брошено в землю. То, что этого не случилось, не столько результат того, что Земмельвейс проснулся, как и Леонардо, «слишком рано в темноте», сколько его собственного упорного нежелания признать, что медицина, хотя и не совсем зрелая, была почти готова оценить его теорию по достоинству, чего он так жаждал, и спасти много жизней, которые были трагически потеряны из-за его своенравия.