Врачи: Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выж

Однако, учитывая положение дел в начале девятнадцатого века, ни одно из вышеперечисленных соображений не умаляет заслуг Лаэннека и других исследователей, которые искали прямую связь между симптомами и идентифицируемыми физическими изменениями в органах. Только когда эта точка зрения стала доминирующей, и механизмы заболевания начали изучаться таким образом, произошло лавинообразное увеличение информации, позволившее медицинской науке подняться на следующий, более высокий уровень. Концепция, основной тезис которой состоял в том, что патология органов является главной причиной всех болезней, была принята не без колебаний, по большей части – из гуманитарных соображений. В сохранившихся письмах иностранных посетителей французских больниц того периода можно обнаружить множество негативных комментариев относительно того, что врачи склонны воспринимать пациентов практически как материал для изучения и преподавания. С точки зрения пациентов, лечившие их парижские клиницисты решали проблемы, связанные с патологией, не принимая в расчет самого человека. С тех пор представители медицинской профессии постоянно слышат это обвинение. Подобный упрек вызван не научными технологиями конца двадцатого века, как многим могло бы показаться, а скорее является следствием анатомической концепции возникновения болезни. Без нее научная медицина почти наверняка никогда не вышла бы за пределы гуморов и надежды. Она даже не стала бы научной. Но потери в гуманности и доброте были велики, намного больше, чем считали представители профессии до недавнего времени.

Пьер Луис, превосходный парижский врач следующего поколения клиницистов после Лаэннека, начал одну из своих книг цитатой из Жан-Жака Руссо, которая может, по крайней мере частично, объяснить необходимость научного подхода и эмоциональной дистанции между врачом и пациентом: «Я понимаю, что истина в фактах, а не в моем разуме, который лишь судит о них. Чем меньше личного я привношу в эти суждения, тем скорее я постигну истину». Это декларация объективности: в диагностике разум клинициста должен быть закрыт для всего, кроме воспроизводимых доказательств пяти его чувств. С этой точки зрения все, что мешает научной отстраненности, мешает и поиску истины. Субъективизм, который находит выражение в эмоциях и личных переживаниях, полезен ровно настолько, насколько это вообще возможно в заботе о пациентах, но слишком часто тенденциозность стоит на пути точной диагностики патологических процессов и корректных методов лечения. Беспристрастность была кредо французских клиницистов-исследователей начала девятнадцатого века и по-прежнему остается научным принципом их профессии. Конечно, исцеление – это нечто большее, чем просто наука, и каждый врач знает об этом. Но наиболее точно книдский подход к подавлению болезни в рамках ее воздействия на ткани и органы выражен словами врачей-гиппократиков: лечить человека, который заболел, а не болезни, которые возникают у людей.

Из всех групп студентов, выражающих отрицательное отношение к кажущейся холодной отстраненности парижских профессоров, американцы, с их обостренным чувством человеческого достоинства и равноправия, в том числе в отношении бедных, были самыми откровенными. Но даже они признавали, насколько важна госпитализация, поскольку она позволяет не только оказывать помощь большому количеству людей одновременно, но и внимательно наблюдать за развитием болезней. Через двадцать лет после изобретения стетоскопа Лаэннеком многие американцы, имеющие достаточные средства, отправлялись в Париж сразу после получения медицинского диплома. (Что стало намного проще благодаря введению в 1817 году регулярных рейсов трансатлантических пакетированных судов из Нью-Йорка, что означало, что желающим попасть в Европу больше не нужно было ждать недели или месяцы, пока капитан не решит, что у него достаточно груза и подул попутный ветер.) Одним из таких визитеров в Шарите был Оливер Уэнделл Холмс, который описал преимущества французской системы в письме, которое он написал домой в июне 1835 года:

Если бы меня спросили, почему вы предпочитаете умного молодого человека, который добросовестно учился в Париже этому почтенному практику, который прожил вдвое дольше, я бы сказал: потому что у молодого человека есть опыт. Он видел больше случаев почти любого заболевания; он наблюдал их сконцентрированными, так что они способствовали пониманию проблемы; его учили проводить гораздо более сложные исследования; ему ежедневно давали наставления люди, для которых нет авторитетов, и преподавали они не какую-то доктрину, а объясняли законы природы, демонстрировали их у кровати больного, при этом самый никчемный ученик мог выражать сомнения и спорить, если не видел свидетельств, подтверждающих слова преподавателя; он в течение года проводил вскрытие трупов чаще и тщательнее, чем подавляющее большинство наших практиков в течение десяти лет жизни. Истинный опыт приходит с возможностью умножаться с годами.