Врата небесные

Во время перелета Ноам писал. Он прищурился, удерживая внутренний свет; казалось, слова проступают на лазури и окутывают вселенную, фраза за фразой. Силой повествования прошлое расцвечивало настоящее новыми красками.

Вначале, пока самолет мчался по взлетной полосе, Ноам приник щекой к иллюминатору и наслаждался набором скорости: отрыв от земли, дороги и постройки стремительно уменьшаются, мощная вибрация тащит машину к облачному потолку; Ноам вздрогнул, очутившись в молоке.

Как же облака разочаровывают, едва к ним прикоснешься! Эти снежные любовники-недотроги мигом теряют твердость… Перед глазами Ноама неслась плотная капель, густой дождь. Но стоило над ними взлететь, и они вновь обрели утраченную притягательность: обласканные солнцем, чистые и нежные, они красовались пышными формами и соперничали в своей обольстительности. Поздно! Они больше не одурачат Ноама, он знает, что облака – творения не только природы, но и воображения. Мы наделяем их бархатистостью, мягкостью и прелестью, которых у них нет и в помине. Любить их можно лишь издали – именно так он их и любил все эти тысячелетия.

Проникнуть в небо, стать с облаками на ты… замысел Нимрода осуществился. Авиация продолжила строительство Вавилонской башни. Воздушное пространство изрешетили самолеты. Небо не только приблизилось, оно спустилось и материализовалось; Боги его покинули.

Всё выше и выше? Амбиции не ослабевают. Бавель смещается, но не отступает… Эстафету его устремлений перехватывает астронавтика, отталкивает невозможное, отправляя ракеты на Луну, на Марс, к пределам галактики. Космическая мощь движется вслед за намерениями Нимрода, и достигнутый человеком горизонт – это всего лишь перевалочный пункт.

Ноам с виду спокоен, но вжался в кресло, и ему не по себе: хоть его разум и допускает такой способ скоростного перемещения, подсознание вопит от страха. Разгуливать по воздуху, опираясь на пустоту, при опасности коварную, – чистое безумие! В его утробе, в самой глубине сидит зверь, который цепляется когтями за землю.

Свистопляска мыслей. Нет, писать невозможно. Он убирает бумаги.

На экране перед креслом он отыскивает документацию, посвященную Бритте Торенсен, юной шведской экоактивистке, которая осаждает власть имущих, разоблачая нанесенные нашей планете увечья, вымирание многих видов животных, оскудение растительности. Завороженный ее кукольным личиком, невинным и в то же время решительным, он удивленно обнаруживает в этой девочке-подростке свои собственные тревоги, хотя он-то прошел сквозь многие эпохи, воочию наблюдал развитие цивилизаций, освоение человеком земли и океана, видел его жажду власти, неумеренность и высокомерие, опиравшиеся на технический и научный прогресс.

– Дамы и господа, наш самолет начинает снижение. Отключите, пожалуйста, ваши мобильные устройства и пристегните ремни.

Ноам прижался лбом к стеклу. Ни облачка. Над голой землей висит сумрак. Все утонуло в тусклом свете одинокой звезды.

Ноам знал эти края. В отличие от Месопотамии, зачахшей после своего расцвета, при котором она породила городскую цивилизацию, эти негостеприимные области не изменились. Жизнь тут всегда была тяжкой, робкой и неустроенной. Здешние обитатели нередко голодали и довольствовались скудной пищей: финиками, верблюжьим молоком, акридами. Дубай, куда направлялся самолет, долгое время представлял собой горстку хижин, а в XVIII веке здесь была бухта, населенная немногочисленными ловцами жемчуга.

Но теперь Ноам с волнением наблюдал появление чудесного мегаполиса. В окружении песков выступали стройные кварталы, в небо устремлялись небоскребы, высоту штурмовали башни, похожие на всполохи пламени, паруса, крылья и птиц. Дубай не просто город, это высказывание, взмах гениальной руки. Его архитекторы превзошли скуку полезности и подступились к прекрасному. Город взметнулся ввысь как дерзкая фантазия, которой подвластны и бетон, и стекло, и сталь.

Самолет садится. Ноам вспомнил свое изумление при виде Бавеля, выросшего посреди плодородной равнины. Сегодняшний паломник прибывает самолетом, но удивление все то же.

Ноам спустился одним из первых, направился к таможне и пристроился в хвост длинной очереди. Он тревожно прикинул, сколько минут ему придется здесь ухлопать, когда нужно нейтрализовать террористов, затеявших диверсию, и счет идет на секунды. Ожидание затягивается, и он вспоминает о своих мытарствах по эпохам, когда границ не было вовсе, либо они не представляли особых преград; сегодня же приходится преодолевать эти бескрайние стены. Прижимая к груди фальшивый паспорт, он единственный в этой толпе вспоминает, что подобные документы в ходу всего лишь сотню лет. Прежде довольно было назвать свое имя и место рождения; в затруднительных случаях требовалось свидетельство двух человек. Теряя бумаги, люди не теряли своего лица! Впрочем, бумаг-то не было…