Врата небесные

Я в ужасе забился в глубину одной из камер. Слишком много насилия свершилось за последние сутки. Задушив Телтара, я превысил свои возможности: я был целителем, а не убийцей. Конечно, я и прежде убивал, но в бою, когда агрессия была обоюдной. Сдавив ему шею, я напрасно убеждал себя, что исполняю его просьбу, избавляю от пыток, приношу ему облегчение, – я ощущал себя палачом. Меня била нервная дрожь, будто некий Демон забавлялся, неистово сотрясая мои члены. Под конец я в изнеможении свернулся калачиком.

Когда солдаты и осужденные покинули тюрьму, я тоже вышел наружу через тайный проход. Роко меня не встретил. Неподалеку слуги кормили хищников падалью, другие насыпа́ли зебрам сено. Я понял, что мой пес спрятался. Желая остаться незамеченным, я выскользнул из зверинца.

Что делать? Куда идти?

А бавельцы не задавались таким вопросом: они тянулись на зрелище. Людские ручейки стекались из боковых улиц на главную и широкой рекой устремлялись к плацу. Я отдался движению людского потока. Горожане перебрасывались энергичными восклицаниями, радуясь, что день не прошел зря: утром самоубийство архитектора, теперь смертная казнь! Да уж, в Бавеле не соскучишься! Особенно их возбуждало предвкушение казни царицы. Обычно казнили простых злоумышленников; на сей раз церемония будет на редкость торжественная. Нимрод покарает саму Кубабу, легендарную Кубабу, знаменитую владычицу Страны Кротких вод. Кто-то добавлял, что ее окружали и другие важные птицы, вожди пастушьих племен, но эта подробность ничего не меняла: горожане презирали дикую жизнь. Эти пастухи-кочевники, не возводившие каменных домов и храмов, казались им низшей расой, которая рыщет вокруг них, как голодный зверь вокруг добычи. Бавельцы забыли, что их предки тоже так жили. Они полагали, что история начинается с Бавеля; до него были Боги, только Боги; затем Боги смастерили людей, чтобы те им служили; создав их, Боги даровали им владычество над водами, город, архитектуру, письменность. Для бавельцев жизнь всегда была городской. Хоть они и создали новую цивилизацию, они рассказывали совсем обратное. Они полагали, что продолжают и воспроизводят, а вовсе не усовершенствуют и меняют. Разрыв между фактами и представлениями о них был огромен[86]. Рассказ о мире долговечном, незыблемом брал верх над реальностью, даже когда факты этому противоречили. Потому жители Бавеля считали пастухов-кочевников ошибкой. Что с ошибками делают? Устраняют или исправляют: кочевые пастухи должны исчезнуть с глаз или измениться. Нимрод прибегал к крайним мерам: он их уничтожал, и это никого не возмущало.

Судьба Гунгунума вызывала все меньше пересудов. Он несколько десятилетий жил отшельником и затворником, работал без продыху и с горожанами не общался. Говорили, что его самоубийство не означает окончания работ: помощники уточнят план, и возведение Башни продолжится. Никто не удивлялся, что архитектора не интересовало завершение строительства; Гунгунума считали чудаком и относили эту дикую выходку на счет его неуравновешенности.

Согласно последним новостям, Нимрод будет наблюдать за казнями с вершины Башни; царь пояснил, что таким образом он проследит за свершением правосудия с точки зрения Богов. Одни ему завидовали, другие не очень. Какое счастье быть на равных с облаками и звездами, приблизиться к Богам, восклицали одни. Как обидно видеть первоклассный аттракцион издалека, возражали другие. Кубаба и вожди пастухов окажутся не больше муравья…

Людской поток вынес меня на плац. Зевак подогревало нетерпение. Пленников не было видно, и все глядели на громадную и величественную Башню. Солнце – и то обходилось с ней учтиво, и его лучи восхищенно перескакивали с этажа на этаж. Бавельцы пытались счесть этажи – их любимое развлечение долгие годы, – но окружавшие Башню подмостки и заваленные мусором строительные леса не позволяли горожанам прийти к единому мнению. Люди оживленно спорили, но точность значения не имела: они жили у подножия величайшего сооружения в мире. Кому-то чудилось, что он видит на вершине Нимрода. Но как в этом убедиться? На таком расстоянии даже великан кажется не больше воробья.

Я чувствовал, что вот-вот грянет седьмой зловещий набат. Меня лихорадило. Не может быть и речи, чтобы я участвовал в казни моих друзей. Сопровождавший осужденных конвой до сих пор не появился, я успею бежать. Я судорожно заработал локтями, расталкивая зевак.

И в этот миг началось невообразимое…

Сначала раздался глухой звук. Зрителям показалось, что они ослышались, настолько он был низким.

Звук не смолкал. Я огляделся. Вокруг ничего нового, ничего необычного. Мне мерещится?

Звук нарастал. Он обогащался новыми красками, множился, набухал, превращаясь в низкий, густой, раскатистый рык.

Заголосили животные. На стройке взревели ослы. Из садов Нимрода донесся многоголосый вой, рычание и визг обезумевших диких зверей.