Врата небесные

Я сталкивался с такими взглядами, которых не поколебало бы ни одно размышление. Я не знал, что такова характерная черта горожан. Население города имеет не только общие стены, базары и улицы, оно также разделяет мнения, предрассудки и причуды. Житель Бавеля спешил подчеркнуть свою значимость, сквозь зубы отвечая на вопрос иноземца и тем самым напоминая о его более низком положении; житель Бавеля кичился прилегающей ко дворцу новой пальмовой рощей, был готов критиковать старую башню по сравнению с будущей, презирать кочевников, восхвалять вошедшую в моду жрицу и обыкновенному ячменному пиву предпочитал красное, с добавлением пшеничного солода. На самом деле люди стремились к единообразию, чтобы объединиться.

Чего я не мог понять, так это настороженности жителей Бавеля. Поначалу я решил, что подобная сдержанность вызвана тревожащим их чрезмерным любопытством гостя, а затем почуял, что высокомерие горожан вызвано осторожностью. Они контролировали себя, я ощутил это по их шарящему вокруг взгляду, по тому, как напрягались их плечи, по медлительности и обдуманности их речи, по двусмысленным ответам, которые они давали на мои вопросы. Обычно фраза открывает ворота в душу и позволяет войти туда; только не в случае жителей Бавеля: они говорили, чтобы ничего не сказать. Их чванство, утонченность повадок, замысловатость одежды, обилие украшений и внешнее довольство скрывали снедающую их тревогу, беспокойство, связанное с настроениями и капризами их царя, – муку, чудовищность и масштаб которой со временем мне еще предстояло оценить. И все же почему уже по первому впечатлению я догадался, что все эти богатые торговцы, спесивые жрецы, напыщенные писцы, претенциозные подростки и обидно высокомерные дамы – короче, все горделивые и самодовольные горожане – жертвы?

Наступил вечер. Я облокотился на крепостную стену, отсюда мне было видно, как сгущаются сумерки, стирается линия горизонта, исчезают из виду поля. Природа погасла, а город осветился. Нура, ты здесь?

Что за странная темнота! Неполная… Мрачное небо не накрывало тьмой город; наоборот, улицы сверкали, факелы бросали на стены оранжевые отсветы, кабаки источали рыжеватое сияние, повсюду мерцали огни – золотые отблески на темно-синем фоне, что напомнило мне лазурит. Посреди объятой ночью местности существовал только Бавель, надменный, горделиво распрямившийся, расцвеченный, шумливый, полный песнями, окриками и танцами. Равнина сжалась, Бавель расширился.

По мере того как ночная жизнь становилась более бурной, центр Бавеля перемещался: с верхнего уровня, величественного, духовного и административного, уровня дворца и храмов, он соскальзывал к крепостным стенам. Верхний город, башни, спирали лестниц, углы, колоннады и мосты уже не успокаивали, они отбрасывали тревожные тени; архитектура исказилась и утратила свою связность, а каналы стали непроницаемы – они словно сузились и дремали в тишине своего ложа. Жизнь отныне сосредоточилась в нижнем городе и становилась все неистовее и вульгарнее. От улочек до закоулочков Бавель представлялся теперь менее чопорным. Оживленный, игривый, чувственный, безудержный, даже распутный, он благоухал пивом, которое пили все: мужчины, женщины и дети; при помощи камышовой тростинки они тянули его перед кабаками прямо из огромного глиняного кувшина.

С наступающим опьянением стремительно рушились запреты. Зато учащались прикосновения и лапанья, тисканья и объятья. Составлялись пары и вскоре удалялись, чтобы предаться более интимным ласкам. От витающей в воздухе чувственности так и веяло здоровьем, и я смаковал это побуждающее всех наслаждаться буйство.

– Ну что, темнокудрый красавчик, пройдемся?

В тени портиков, вдоль крепостных стен женщины предлагали гуляющим заняться любовью: одни ради удовольствия, другие – в надежде получить пиво или кусок жареной баранины. Мне показалось, что нечто подобное предлагают прохожим и некоторые мужчины, однако я прогнал эту мысль, сочтя ее плодом разыгравшегося воображения.

Передо мной раскрывался другой город. Ночной Бавель не только приходил на смену Бавелю дневному – он высвобождал его природу. Горожане терпели дневные правила только потому, что ночью могли позабыть о них. Они устанавливали равновесие, раскачиваясь от одной крайности к другой, от переизбытка запретов при солнечном свете к разгулу вседозволенности – при луне.

Где ты, Нура?

Языки развязались, и я смог узнать больше о жилище женщин. Ненасытность Нимрода по отношению к прекрасному полу вызывала у мужского населения Бавеля почтение.

– Какой мужик!

– Настоящий зверь!

– Самая прекрасная из женщин недостаточно хороша для него.

– А ты сам-то их видел?

– Не представилось случая. К тому же они вечно под покрывалами.

– Он принимает меры предосторожности, этот Нимрод.

– Если царь сам этого не сделает, то кто тогда?

– В определенном смысле, он делает это для нас.

– Да здравствует Нимрод!

– Слава Нимроду!

Из этого я заключил, что обзавестись сообщниками мне будет нелегко. Когда я интересовался, вхожи ли мужчины в женский флигель, все в один голос восклицали:

– Это верная смерть!