Времена

Прошло более полутора лет. В конце июня 1940 года кружным путём, минуя почту, Кон получил из рук Ильзе Адлер письмо от Альфреда из Эссена. Письмо, судя по описываемым в нём событиям, видимо, долго плутало, прежде чем попасть в Берлин. Альфред, как обычно, писал в своём горько-ироническом стиле:

«Здравствуйте, мои дорогие Симон Израиль Кон, Густи Сара Кон и Йеттхен Сара Кон. Пишет вам, как вы поняли, ваш родственник Альфред Израиль Кон. Вот с такого горького обращения я начинаю своё письмо. Хотя шутить у меня нет никакого удовольствия. Так шутить нас заставляет доктор Геббельс, гореть ему в аду!»

Кон вздрогнул. Этой строки было достаточно, чтобы уничтожить в концентрационном лагере и его, и сестёр, и всех родственников, и даже близких соседей. У него выступила на лбу испарина. «Всё-таки глуповат Альфред», – с неудовольствием подумал Кон. Он стремительно двинулся в кабинет, поднял крышку чернильницы и тщательно вымарал всю строчку. Лишь успокоившись, через некоторое время продолжил читать: «Моя Эльсбет была в ноябре в Обернкирхене у кузины Паулы и еле унесла оттуда ноги».

«Это же какого ноября, – стал соображать Кон. – Если Альфред имеет в виду закон об изменении фамилий и имён, то он датируется первым января 1938 года. Потом было ещё дополнительное постановление о применении Закона об изменении фамилий и имен 17 августа 1938 года. Об этом ему сообщил Бернд. Какая разница, Геббельс или кто-то другой. Такой закон мог подписать и сам Гитлер».

Собственно, практически евреев обязали: мужчинам добавлять к первоначальному имени имя Израиль, а женщинам – имя Сара с 1 января 1939 года, но общественность узнала о нём, конечно, раньше, так как власти сознательно зондировали мнение населения.

«Кто бы сомневался, что фамилия Кон еврейская, – думал Кон. – Да и имя Симон тоже». Позже он поинтересовался у Германа Буххольца, тот слыл знатоком правовых вопросов. Герман ухмыльнулся:

– Не понял зачем? А как ведётся учёт и регистрация скота, не знаешь?

– Ты что, спятил?! – возмутился он тогда.

– Да нет, очень удобно. Бирочка в ухо, татуировочка с номерком, колечко в нос. Чтоб не пропали. А здесь очень ясное имя. Подписался Герман Израиль Буххольц – сразу ясно, что за фрукт Буххольц. Ведь Буххольц может быть и не евреем. Типично немецкая фамилия. Ты понимаешь, наши немецкие фамилии нежелательны. Замаскировался, мол, еврей. И это, дорогой, уже продолжение начала. Ещё не финал.

Кон призадумался. Итак, имеется в виду не ноябрь 1939. Это ноябрь 1938, то есть время после погрома. Ничего себе погуляло письмо! Он вспомнил этот день, вернее, эти три ужасных дня. Дюппельштрассе – улица несколько отдалённая от главных магистралей, поэтому погромщики появились перед магазином утром 10 ноября. Как раз с утра там уже была Штеффи. Почуяв неладное, она выскочила на улицу и спросила, что они намерены делать. Её грубо оттолкнули, и первый камень полетел в витрину магазина.

– Эй, вы! Это мой магазин, я покупаю его. Вы что, против аризации? – сообразив, закричала она.

Человек в штатском посмотрел на неё внимательно, изучая лицо, и властно произнёс:

– Покажи документ!

– Мы с мужем начали оформлять покупку, бумаги у адвоката ждут разрешения администрации, – соврала она.

Человек отодвинул её плечом, вошёл в магазин и велел отпереть подсобное помещение. В кладовой было пусто, и утверждение показалось ему правдоподобным.

– Еврей твой где? – спросил он. – Ну вот что, стерва, если завтра вывеска не будет сменена, заберу тебя вместе с жидом. Человек в штатском ушёл, что-то сказав взломщикам. Те, недовольные, стали прихватывать из разбитой витрины кто что. Один из них, щуплый, с тонкими губами и перекошенным ртом, стал кривляться перед ней, примеривая на себе дамские трусики. Затем, погрозив Штеффи кулаками, они удалились. Пришлось срочно писать на картоне новое наименование магазина и крепить его к старому названию «Симон Кон – готовое платье». Разбитую витрину забили временно досками.

«До чего же умница Штеффи! Самоотверженная. Какая прелесть!» – с удовольствием про себя подумал Кон. Нежное чувство, которое давно не испытывал, шевельнулось в его груди.

Он вернулся к письму.