Времена

– Послушай, Крисси, это настолько интимная тема, да и вроде не по нашему возрасту, что лучше об этом документе забыть.

– К тому же скандально, если об этом узнают от нас, – ответила Кристина. Она вновь взяла в руки бумагу, рассматривая со всех сторон.

– Смотри, Тим, – Кристина взволновано показала брату оборотную сторону последнего листа. На ней едва виднелась какая-то карандашная пометка, но настолько стёртая и тусклая, что прочитать её было почти невозможно.

– Крисси, принеси ватный тампон, – скомандовал Тимон, – смочи его и сильно отожми. Мне кажется, карандаш был чернильным. Минут через пять он осторожно приложил тампон к надписи. И действительно – выступили чернильные знаки. Надпись гласила: «Кожаное кресло Честерфильд». Оба с изумлением застыли над фразой, написанной тем же шрифтом зюттерлин.

– Вот что, – очнувшись первым, сказал Тимон, – дело беспримерное. Ты всё-таки спроси как бы невзначай у папы, что это за болезнь – «эпидемический паротит», а я займусь креслом. Потом обсудим, что нам делать дальше.

Несколько дней Тимон ходил вокруг кресла и не мог понять его роли, на которую намекала запись. Кристина также все эти дни не могла найти повода задать вопрос отцу, опасаясь, что он встревожится или что-то заподозрит. Лишь к середине августа, когда до юбилея оставалось всего ничего, она пришла к Тиму с ответом.

– Папа действительно забеспокоился, – сказала она, – он подумал, что кто-то заболел. Лидхен или Давид. Если Давид, то ещё хуже. Пришлось изворачиваться.

– И как он объяснил?

– Он сказал, что эпидемический паротит – название устаревшее, сейчас его именуют просто паротитом, а по-народному свинкой. Болеют и девочки, и мальчики, но мальчики тяжелее, а в случае, если поражаются железы… – Кристина замялась, но, справившись со смущением, выпалила, – в общем, когда поражены половые железы, двусторонний орхит, это ведёт к бесплодию.

– Вот оно что! – выдохнул Тимон. – Значит в кресле зарыта тайна брака. Пойдём к нему, папа на работе, а я что-то не пойму, как к этому шедевру мягкой мебели подступиться.

Ребята поспешили в кабинет отца. Тим стал крутить тяжёлое кресло, который раз рассматривая его со всех сторон.

– Не резать же нам кожу, – с досадой сказал он.

– А ты поднимал подушку? – спросила Кристина.

– Сколько раз, как ты думаешь?! Что? Подушку резать?

– Нет. Давай ещё раз! Приподними кресло спереди.

Тим убрал подушку и с небольшим усилием приподнял кресло. Его основание состояло из некрашеной твёрдой чисто струженной древесноволокнистой плиты. Между ней и заглушиной, на которой лежала подушка, было сантиметров двадцать. Это была коробка кресла. Сама заглушина была обтянута льняным полотнищем облицовочной ткани и плотно входила в рамку, но… и тут Тим, наконец, обратил внимание, что она не была, как принято, закреплена обивочными гвоздями.

– Неси из столовой три, нет, лучше четыре ножа, – скомандовал он.

Когда Кристина принесла ножи, он потихоньку воткнул два из них по противоположным сторонам заглушины и попросил сестру эти стороны слегка придавить. Сам он взял два других ножа и осторожно, но сильно под углом придавил противоположные стороны, действуя ими как отвёрткой. Заглушина приподнялась. С волнением поднял он крышку, и перед их глазами предстала пухлая тетрадь, а рядом с ней лежала солидная денежная пачка немецких марок. Это были рейхсмарки, припрятанные, видимо, на чёрный день. Кристина жадно схватила тетрадь, пролистала, и лицо её исказилось глубоким разочарованием. Тетрадь оказалась поваренной книгой, которая была натыкана наклеенными вырезками из газет и журналов со всевозможными рецептами блюд.

– Тим, гора родила мышь, – прошептала Кристина чуть не плача.

– Подожди, – успокоил он сестру, также волнуясь. – Врачебное заключение мы тоже нашли не там, где оно должно было быть. Давай сперва соберём кресло.

– А деньги? Они ведь не имеют ценности.

– Деньги отнесём в банк или в музей как реликвию. Наши не должны их видеть. Поняла?

Тимон оказался прав. Когда, уединившись, ребята спокойно стали исследовать поваренную книгу, она оказалась также и дневником их прапрабабки Хельги Краузе. Внезапно возникшие мысли хаотично писались как отрывочные заметки вперемежку с рецептами. Были целые отдельные страницы, составляющие собственно дневник. Из всего этого выкристаллизовывалась драма семьи и трагическая история их друзей времени нацистского господства. Тимон сказал сестре, что он прочитает весь дневник и отфильтрует все записи, которые могли бы рассекретить то, что их интересовало. Он закончил это буквально накануне 31 августа, отделил закладками страницы и показал Кристине.

Дневник

Воскресенье, 4 сентября 1932 г.

В квартиру напротив сегодня въезжают новые соседи. Это семья из Польши, господин Кон с сестрой Кон. Значит, евреи. Этого ещё не хватало! У нижних соседей это восторга не вызовет. Узнала, что их будет трое, позже присоединится ещё одна сестра. Живёт с сёстрами, значит, неженатый. А может – он вдовец?

Воскресенье, 25 сентября 1932 г.