Времена

А воспитательнице мальчик, видимо, не нравился. Не потому, что он был недисциплинирован, этого не было. И не потому, что он был неряшлив. Как раз наоборот. Но в нём было что-то для неё непривычное, не своё, не родное. Может быть потому, что воспитательница видела то, чего не ожидала и не хотела видеть в ребёнке, а именно: он понимал смысл её мимики. Это угадывалось в глазах мальчика. Воспитательница чувствовала себя из-за этого неуютно. Потому, возможно, и была она довольна, что его обманули. Будь, мол, как все, не высовывайся! А он не высовывался. Он был просто такой и не знал об этом.

Между тем шла война, тяжёлая Отечественная война. И он уже и о ней тоже кое-что знал, многое испытал и многое видел. Знал также, что он, мама и бабушка оказались по причине войны очень далеко от дома в этом захолустном киргизском городке, и даже маме неизвестно, что будет дальше.

Путевые страхи

Когда началась война, малышу было два с половиной года, но об этом времени он мало что помнил. В памяти всплывал только день рождения, потому что в этот день он получил в подарок лошадку. Она стояла на деревянной доске с тремя колёсами. Ему велели на неё сесть, он пытался, но не получалось. В доме было много гостей. Видимо, они ждали от него восторгов, но у него не получалось сесть на неё, и от этого лошадка стала ему чужой и неприятной. Больше он к ней не подходил.

Семья была большая, жили в своём частном доме. В нём же держали и небольшую лавку кондитерских изделий. Сами их и творили.

Он мог ещё припомнить бесконечные тревожные разговоры среди домочадцев. В чём состояла тревога он не понимал, впечаталось в память только постоянно повторяемое страшное слово: «Гитлер».

Этот Гитлер почему-то казался ему не человеком, а животным, но это не было привычное животное, как, скажем, козы, овцы, коровы. Их он видел. А Гитлера никогда не видел, поэтому он представлялся ему обязательно кроваво-красным, большим и тучным, как корова, но почти круглым, как огромный раздутый шар, с маленькой головой. Животное всё время приходило и приходило, ложилось на цветы в палисаднике или на двери погреба, наклонно встроенные снаружи дома. Короче, оно делало что-то очень нехорошее и было почему-то всегда потным…

* * *

Железнодорожный состав шёл долго, с бесконечными остановками. Откуда мальчику было знать, что уже 22 июня немцы и румыны бомбили Тирасполь. Хоть и поздновато, но последовало распоряжение об эвакуации в начале июля. Эвакуировались они спешно, но как-то раздельно, а не сразу всей большой семьёй. Бомбёжек в пути Филя не помнил. А вагон, в котором он ехал с мамой, был приличным, пассажирским. Только на одной из небольших станций поезд вдруг резко остановился вместо того, чтобы её проехать.

Филя уже узнавал своих военных. По папиной форме. Но у этих на вокзале форма была другая. Из вагона вдруг спешно исчезли все пассажиры. Возможно, по радио было приказано всем выйти. Мама не знала, что делать. Она выглянула в окно и охнула. На перроне кто-то что-то проверял. Мальчик почувствовал: беда! В маленьком сердечке захолонуло, и ужас разлился по всему телу так, что окаменели ноги. Он не успел заплакать, да и не мог. Филя уже знал, что они с мамой называются «евреи» и это почему-то опасно. Но «это» оказалось настолько непонятным, что его воображение ничего не рисовало. А на пероне бежал, что-то кричал и махал руками чужой военный. Он торопился. И теперь страх у Фили был связан с ним, точнее, с его униформой.

Поезд дёрнулся. Остановился. Вновь дёрнулся и плавно покатил с вокзала. В вагоне, а может быть, во всём поезде оставались только двое: мать и прижимавшийся к ней мальчишка. Что потом сделала мама, как выбралась из западни, он не помнил. И никогда её об этом не спрашивал. Возможно состав пропустили, потому что нужно было срочно освободить пути и некогда было досконально разбираться и проверять. Тем более, что всех пассажиров выгнали. Страх, который теперь поселился в его душе, не был инстинктивным страхом перед силами природы. Например, раньше он боялся грома и молнии. Теперь он испытывал страх и перед людьми. Угроза жизни исходила от людей, чего он до сих пор не знал.

В другой раз он испытал и страх, и ужас, когда мама отстала от поезда, побежав на остановке за кипятком. Когда поезд тронулся, а её всё не было, соседи в переполненном купе зашептались. Но теперь он уже мог, преждевременно взрослея, оценить ситуацию. Они обсуждали, куда и кому его сдать. Он этого не хотел, сполз с нижней полки, на которой сидел, рванул к двери и… наткнулся на раскрасневшуюся, запыхавшуюся маму. Молодая и сильная женщина догнала поезд, и её втянули на площадку.

Где-то на каком-то участке пути семья, или точнее женская часть её, соединилась. Тоже чудо! Потом он вспомнил – не мог не вспомнить – эту несчастную лошадь.