Времена

В этот же день он увидел и другую сцену. Еврейская администрация гетто, Совет еврейских старейшин делал всё возможное, чтобы спасти от голода и болезней хотя бы детей. Дети жили отдельно от родителей в детдомах, где им давали уроки грамоты нелегально, поскольку обучение было запрещено. Кормили их чуть-чуть лучше, чем стариков, которые были обречены. Старики, измождённые, с большими печальными глазами и потерявшие гордость, дежурили на улице возле детской кухни и, наконец, отважившись, задавали один и тот же неизменно вежливый вопрос: «Вы будете брать свой суп?» Или, если обращались к девочкам: «Дама возьмёт свой суп?» Кон видел, как тот или иной ребёнок, преодолев муки решения – съесть самому или отдать кому-то из них, всё-таки жидкий суп с картофелиной, или свёклой, или капустой, отдавал.

– Когда они успели повзрослеть? – пробормотал Кон и мысленно задал себе леденящий вопрос: «Неужели и мы с Августой?»

К концу первой недели пребывания в гетто Кону улыбнулось маленькое счастье. Он стоял на улице недалеко от своего блока, когда увидел пошатнувшегося мужчину. Мужчина попытался прислониться к стене, но сполз по ней на землю, раскинув руки. Кон бросился было к нему, но его опередила молодая женщина. Она раздвинула веки упавшего и, подняв к Кону лицо, мрачно ответила на его немой вопрос: «Мёртв». Что-то подозрительно знакомое вспыхнуло у него в голове:

– Простите, – сказал он, – ваша фамилия не Лион?

– Лион, – ответила она, поняв, что спрашивающий – знакомый родителей.

– Я Рут Лион, дочь Элиаса Лиона из Обернкирхена. Но папа умер и там же похоронен. – Потом, помолчав, добавила:

– Наверно, из нас всех он самый счастливый.

Рут привела Симона и Августу к своей матери Анне, там они познакомились с Эдит, сестрой Рут, а потом встретились с Бенно и Люси Штерн и их тринадцатилетней дочерью Ханнелорой. Ещё никто из них не знал, что, за исключением Ханнелоры, все они погибнут. Бенно увезут в лагерь смерти Освенцим. Тела Люси и Анны, умерших от брюшного тифа, сожгут в крематории у стены крепости. Пепел погибших еврейское руководство бережно сохраняло в пронумерованных коробках. Однако в 1944 году, скрывая следы преступлений, немцы развеяли его в реке Эгер. Рут и Эдит умрут в лагере Берген-Бельзен.

Коны заболели на второй неделе пребывания в лагере. Помещать их в больницу гетто, где отсутствовали какие-либо медикаменты и где больные лежали на матрацах прямо на цементном полу, было бессмысленно. Умерших накрывали льняным полотном рядом с живыми. Эдит, опытная медсестра, определила болезнь как гастроэнтерит. Сначала Августа не могла ни есть, ни пить. У неё началась тошнота и рвота. Затем это же повторилось у Симона. Температуру Рут могла определить только на ощупь. Она поднялась приблизительно до 38 градусов. Стойкий понос истощал и без того ослабленные организмы. В стуле появились кровь и гной. Спазматические боли в животе привели к нарушению дыхания. Сердце не выдерживало нагрузки. 31 августа в 11 часов 15 минут оно у Августы остановилось. В этот последний день Симон с трудом и лишь с помощью Рут перебрался к сестре. Он умоляюще посмотрел на молодую женщину. Та покачала головой.

– Кардиогенный шок, – только и могла она сказать, – сердечная недостаточность.

– Рут, я буду молиться. Пожалуйста… – он не договорил, но она поняла.

* * *

Симону оставалось жить 1 час 55 минут. Он склонился над сестрой, которая в жизни была ему и матерью, и сестрой, и другом. Он положил холодеющие руки свои на её остывающее лицо. Даже если бы он мог выжить, теперь он этого не хотел. В его затуманивающемся сознании всплыл родительский дом. Яркий солнечный день. Они с отцом, празднично одетые, идут в субботу вдвоём в синагогу. Парню уже тринадцать лет, он прошёл бар-мицву, он мужчина и имеет право публично читать Тору или Хафтару. И вот теперь все эти древние письмена, как святые божественные символы, толпятся в сердце его, выстраиваются в слова и предложения, поднимаются всё выше, проходят через лёгкие, насыщаясь кислородом веры, протискиваются в раскалённый мозг, закаляясь, но не задерживаются в нём, а взлетают выше, туда над головой, где иконописцы рисуют священный нимб и, подобно кольцам Сатурна, молитвой кружат и кружат по орбите в своём вечном сомнении поиска истины вокруг лухот а-брит, Скрижалей Завета: