Времена

Вопреки моим предположениям увидеть лишь скромное жильё, двор Шаумбергеров поразил меня своим хозяйственным видом. Но, несмотря на его внушительную территорию, я едва припарковался. Очень уж плотно стояли легковые «мерседесы», «бэ-эм-вэ», «фольксвагены». Новенькие, казалось, что они выставлены на продажу, и на них ещё никто не ездил. По правую сторону двора возвышался трёхэтажный дом. Гуляя во дворе, я заметил, что по периметру второго яруса дома красовались двенадцать окон, а над центральной дверью с двумя полуколоннами было одно круглое окно. Во дворе полукругом располагались хозяйственные постройки, было много сельскохозяйственной техники, въезжали во двор и что-то вывозили грузовые машины. Шла уборочная страда. Видел я и конюшню, откуда юные дамы в бриджах выводили для прогулки лошадей.

В пять часов, за традиционным немецким чаем, я не выдержал и, немного провоцируя, спросил Вальтера, мужа Гертруд:

– Вальтер, сколько у тебя получается пшеницы на гектар?

– А ты что думаешь? – он лукаво улыбнулся.

– У нас, в средней полосе России, собирали двадцать центнеров с гектара, разумеется, не жирно. Но ведь собирают на серозёмах! – сказал я, намекая на то, что и его земли таковы, следовательно, не ожидаю многого, но любопытно. – Но знаешь, – продолжал я патриотически вызывающе, – на Кубани у нас снимают шестьдесят!

– Марк, – скромно ответил он, – я собираю сто.

* * *

Гостевым у Шаумбергеров был третий этаж. Здесь располагались спальные «кельи» чердачного типа со слуховыми окнами конструкции люкарна, то есть их можно открывать как обычные окна, дышать свежим воздухом, обозревать городок. Но оставаться в комнате мне не хотелось, я предпочитаю бродить, поэтому спустился в сад. Он был разбит правее жилого дома, большой, с аллеями, клумбами и прудом, затенённым старыми ивами. На одной из дорожек повстречался мне Ганс, сын Шаумбергеров. Типичный Ганс: светловолосый, голубоглазый, стройный.

Меня ожидал сюрприз. Парень говорил по-русски. Конечно, с акцентом, не мог вспомнить некоторые слова. Гертруд почему-то о его владении русским языком не упоминала. Ещё большей неожиданностью оказалось его отличное знание русской истории.

Скажу честно, я понятия не имел об особенностях двора великого князя московского Василия III и о том, что он был женат на Елене Глинской, литовке, не любимой ни боярами, ни народом. От Ганса же я узнал, что иноземцев в России XVI века уважали, что язык российский был известен в Европе и говорили на нём даже в Турции и Египте, поскольку немало православных приняли там ислам. В России их называли ренегатами. Вдохновившись моим вниманием, Ганс потащил меня в дом наверх.

– Смотрите, Марк, – и он показал мне небольшой при-дверный коврик. – Мне доставляет удовольствие вытирать о него ноги, когда вхожу и особенно, когда выхожу. Отец привёз его специально из ГДР.

Я взглянул на коврик, который лежал около двери туалета. На нём были изображены портреты Маркса, Энгельса, Ленина. Я опешил…

* * *

К часу следующего дня стали собираться гости. По обычаю, прямо в саду поставили несколько столиков с винами и прохладительными напитками. Угощение предполагалось после концерта вместе с поздравлениями и подарками юбиляру. К моему удивлению, Гертруд вроде и не думала знакомить нас с гостями. Клара с Гансом убежали в укромный уголок сада, жена пошла пролистать ноты, а мне оставалось бродить и присматриваться к людям. Когда я приблизился к одной из групп, где говорили о политике, одна дама, весьма почтенного возраста, толкнула в бок активного вертлявого старичка и что-то ему тихо сказала. Тот нехотя развернулся и, не протянув мне руки, представился, начиная с вопроса:

– Музыкант? Мы родители Вальтера. Да-да, определёнными способностями вы обладаете, – как-то нелепо сказал он, явно что-то обобщая, и не дожидаясь моего ответа, повернулся к своим собеседникам.

Зазвонил колокольчик, созывая приглашённых в гостиную. Я, так и не поняв о каких способностях речь, и кто конкретно имеется в виду, не обращая внимания на неучтивость старика, поспешил в дом доказывать эти способности. Нам-то какое дело?! Нас пригласили отработать концерт. Это не наши семейные проблемы. Старикам, видимо, не нравится идея Гертруд, предположил я. Кому нужны нищие родственники?

Большой белый «Бехштейн» стоял в гостиной у лестницы, которая вела в верхние этажи. Наш ансамбль был готов, и мы начали концерт. Замечу, что немецкая публика реагирует совсем иначе, чем наша. Русские эмоциональны. Когда смотришь в зал, видишь на лицах отражение чувств. У немцев на лицах – маски, и только по завершении произведения может последовать шквал аплодисментов. Но даже если исполнение и не понравилось, вежливые аплодисменты обязательно будут.

Наше выступление приняли с восторгом. А после роскошного а-ля фуршет Гертруд пригласила меня в бюро. Из ящика стола она достала конверт, чтобы вручить его мне. Я протянул руку и… в третий раз за визит был сильно удивлён. Конверт был настолько толст, что не оставалось сомнений: денег там много.

– Gerty, was soll es?[23] – только и оставалось спросить.