Времена оттепели прошли. Воспоминания фотографа

Тогда в Россию первый раз приехал французский танцовщик Ролан Пети и выступал в Октябрьском зале. Это был самый большой зал в Петербурге. И вот мы с Мишей стоим у входа в этот дворец и ждем Олю. И она появляется, как ангел, как что-то борисово-мусатовское…

А потом мы пошли в зал и сидели где-то в правом углу, на четвертом или пятом ряду. Закончился спектакль. Все встали, аплодировали. И вдруг какая-то девушка из труппы Ролана Пети увидела Мишу, узнала его, побежала к Пети и сказала, что в зале находится Барышников.

И тогда тот пересек полсцены и направился в наш угол. Я уж не помню, посылал ли он поцелуи или становился на колено, но весь зал взревел: Барышников! Потому что все уже увидели его… Это было потрясающе!

Миша у нас в Мариинке в балете «Жизель» танцевал принца Альберта. И однажды прошел один-единственный спектакль, в котором его партнершей, Жизелью, была солистка Большого театра Наталья Бессмертнова. Мне посчастливилось видеть тот балет. Миша мне потом рассказывал про весь идиотизм и глупость начальства двух театров, когда в Большом говорили, что мы свою звезду в ваш провинциальный театр не дадим, а Мариинка в свою очередь отвечала, что у вас нет такого гения как Барышников, и мы вам его тоже не дадим.

А я помню, что Миша танцевал так, что я бы переименовал балет из «Жизели» в «Альберта». Я смотрел и думал: это же всего-навсего балет, все условно. В жизни мы так не двигаемся, нет таких жестов, но ими он сотворил чудо – была настоящая любовь, а потом потеря этой любви… Потрясающе! А потом Миша уехал в Канаду. И через какое-то время мне на глаза попался один журнал, в котором было три колонки текста, а под ними его божественный прыжок в «Жизели» и подпись – «Сбежавший гений».

Мы с Мишей подружились, иногда просто гуляли по блоковским местам. Я хорошо их знал, ведь мы с Сережей Соловьевым в четырнадцать-пятнадцать лет там бродили. У Блока многие стихи точно аннотированы, по описаниям узнаешь Каменный остров, Озерки, Аничков мост, площадь с памятником Петру и т. д. И когда мы с Мишей просто гуляли, я захотел сделать его портрет. Я придумал что-то пушкинское, что-то на берегу залива, на нем какой-то развевающийся плащ… Или крылатка… В общем, чтобы была динамика, но не на сцене, не в прыжке, а в жизни. И мне очень приятно, что я успел снять Мишу – буквально за день до его отъезда – на фоне Главного штаба и Дворцовой площади, тогда была белая ночь, и я снимал со штатива, потому что не хватало света.

А 31 мая 1974 года мы провожали Мишу на гастроли за границу. Он явно не планировал оставаться там. Ведь тогда он только что купил «Волгу» и был очень счастлив. Правда, ему, имея неплохую зарплату, пришлось занимать деньги, чтобы приобрести эту машину. И я, провожая его, сказал: «Купи там что-то подобное пушкинскому, черного цвета». И он обещал. Я его еще спросил: «А когда ты возвращаешься?» И он сказал, что вернется осенью.

Вместе с Мишей на гастроли в Америку ехали в основном люди предпенсионного возраста: Лапаури, Стручкова, Колпакова. И получалось, что Миша был паровоз, а вместе с ним огромный состав с вагонами, который он должен был тащить. Потому что, конечно, публика шла на Барышникова. Гастроли предстояли по всему американскому континенту.

После того, как он остался в Канаде, всех его друзей и знакомых начали трясти, пытались сделать так, чтобы мы что-нибудь написали и оклеветали Барышникова, но, на удивление, никто на это не поддался.

У Миши были замечательные маленькие земные радости – девушки, рыбалка, прогулки, поэзия, которые всегда скрашивали его одиночество. Когда он остался там, в одном из интервью он сказал: «Я должен был выбирать между искусством и жизнью в гармонии с самим собой, и я знаю, что никогда не буду здесь счастлив».

Кстати, Андрей Миронов, который был на гастролях в Америке, вопреки запретам встречаться с Нуриевым и Барышниковым, увиделся с Мишей – потому что они были друзьями. И он потом рассказывал мне: «Представляешь, Барышников говорит по-русски только с Бродским, ну и, естественно, со мной». С другими иммигрантами он не общался.

Я просил Анатолия Александровича Собчака, первого мэра Петербурга, чтобы на родину вернулись Бродский и Барышников. Ведь Бродский однажды говорил, не махнуть ли из Стокгольма инкогнито на пароме до родного города. Но потом я понял, что для них этот город был уже пуст. Потому что почти все их друзья к тому времени умерли или были за границей. Им мешали эти тени минувшего…

Мишина мама жила в Риге, отца у него не было, а Иосифа не пустили даже попрощаться с родителями, да и им постоянно отказывали в визе.