Времена оттепели прошли. Воспоминания фотографа

Как-то раз звонит мне Кончаловский: «Приезжай на дачу». Я говорю: «Андрон, у меня нет денег». – «Возьмешь такси, я заплачу». Я взял такси, приехал. Он дал мне сценарий. Я читаю – это по мотивам «Евгения Онегина». Потом в нем, правда, все переделали. Но когда я читал этот сценарий, была там сцена дуэли Онегина с Ленским: деревня, через речку мост, на двух мотоциклах съезжаются Ленский и Онегин, условно говоря, кто кого собьет, тот и победит.

Я сказал: «Андрон, прости, пожалуйста, если это происходит в середине Русской низменности, они упали, и что дальше? Встали по колено в этой речке и пошли?» Он: «Нет, понимаешь, речка бурная, и их снесет». Я продолжил убеждать: «А где взять бурную речку в средней полосе? Через эту речку должен быть не узкий мост, иначе они не разъедутся». – «Ну, это мы решим». И вот примерно так мы обсуждали весь сценарий.

А когда начали мы снимать этот «Романс о влюбленных», правда, по обновленному сценарию, там все запели: и Градский, и Леночка Коренева, и Женя Киндинов. И я, наверное, недели две промучился, видя эту полную лажу, всю эту фальшь. Меня тогда напрягла позиция Андрона, а он, видя мое несогласие с этой постановкой, говорил: «Мы сделаем такой фильм, что народ будет ломиться в очередях…» Он мой старший товарищ, мне было неловко возражать ему.

Еще я знал, что Андрон любил, чтобы его убеждали. Например, он говорил: «Как ты думаешь?» А я отвечал: «Это здорово, это потрясающе». Ему нужно было вот так. Но потом душу мне облегчила Ирочка Купченко, когда рассказала, как в Казахстане или в Таджикистане он показывал руководству свой «Романс о влюбленных» (я называл эту картину «Маразм о влюбленных», а Копелян – «Шербургские танки») и будучи выпивши и не зная, что на студии нет стеклянной звуконепроницаемой перегородки, он во весь голос произнес: «И вот я снял эту х…». Значит, он сам это понял.

Со мной же он прекратил все отношения. Даже сейчас – я приглашаю его на выставки, посылаю ему свои альбомы, а он – как будто и не было ничего. А ведь я относился к нему как к старшему брату. Можно сказать, что я его боготворил, потому что в моем представлении это был действительно тот человек, за которым можно было следовать по жизни…

Дядя Сережа Михалков

С папой Андрона и Никиты я тоже был знаком очень близко, мне посчастливилось называть его просто «дядя Сережа». Дело в том, что мать моих детей – Ирочка Кассиль. А Сергей Владимирович был очень дружен с Львом Абрамовичем Кассилем, известным детским писателем. Причем Михалков точно знал человеческую пробу того или иного человека. С Львом Абрамовичем познакомился еще в довоенные времена, и Кассиль был единственным свидетелем на свадьбе Михалкова с Натальей Кончаловской.

В качестве примера его близости с Кассилем со слов Иры расскажу такую историю. В конце 1949 года состоялся первый визит Мао Цзэдуна в СССР. В его честь был прием в ресторане гостиницы «Метрополь». От гостиницы рукой подать до квартиры Собиновых-Кассилей, которая была в Камергерском переулке.

В квартире Леонида Витальевича Собинова, где я поселился, женившись на дочке Льва Абрамовича, не было замков. Дело в том, что в квартире всегда кто-то был, и на ночь дверь запирали только на щеколду. Брат Кассиля Иосиф, прототип Оси в замечательной повести «Кондуит и Швамбрания», был арестован в 1937 году, а в 1938-м расстрелян. Лев Абрамович, как и многие в те годы, тоже держал наготове чемоданчик с вещами первой необходимости. И хотя был уже не 1937 год, опасность все еще не миновала.

И вот примерно в половине второго ночи раздается стук в дверь – конечно, просыпается вся квартира, все в панике и ужасе. Лев Абрамович говорит жене: «Светочка, лежи, я открою». Подходит к двери: «Кто там?» – «Лелик, это я, Сережа», – слышится в ответ. Шокированный Лев Абрамович открывает и видит: на пороге стоит поддатый Сергей Владимирович… «Сережа, ты что, обалдел, зачем ты нас так пугаешь?» – «Лелик, я тебя хочу спросить…»

Оказалось, что Михалков был приглашен в «Метрополь» на прием в честь Мао Цзэдуна. За центральным столом сидели Джугашвили и Мао, за другим – военачальники, а за третьим – творческая интеллигенция. И дядя Сережа потом рассказывал: «Подзывает меня Сталин и представляет Цзэдуну: „Это наш известный детский поэт“». И все. И Михалков, озадаченный такой честью, пришел ночью выговориться к Кассилю: «Как ты думаешь, почему он меня подозвал, потому что он так ко мне относится или потому что я самого большого роста?» Лев Абрамович говорит: «Сережа, иди домой, завтра поговорим…»

А однажды, я не помню с чего, у нас возник такой разговор. Дядя Сережа прочел мне несколько строчек из своего стихотворения: «Я лежу в траве, мечтаю, почему я не летаю…» А потом добавил: «Я-я-я п-понял, что с т-та-кими стихами д-далеко н-не уедешь. Я н-наступил на горло с-собственной песне». Хотя, на мой взгляд, это потрясающее начало стихотворения…