Времена оттепели прошли. Воспоминания фотографа

И я вдруг понял – это то, что нужно! Именно здесь я смогу пластично ее расположить. И я сразу зажегся, представил всю композицию, понял, что выйдет замечательно. «Лилечка, пожалуйста, садитесь сюда», – сказал я ей и набросил на нее что-то от Ива Сен-Лорана. Когда я уходил, она мне сказала: «Молодой человек, вы мне обязательно покажите потом то, что получится».

Ей это действительно было интересно, ведь прежде она была тесно связанна с фотографией через Родченко и Маяковского. Спустя несколько дней я принес и показал ей итог нашей съемки, Лилечке он очень понравился. После этого она ввела меня в круг своих знакомых. И до конца ее дней я регулярно бывал у нее дома, мы с ней много разговаривали и общались.

Конечно, итальянцы выбрали для Vogue снимок с моей композицией, а не с придуманным ими с жостовскими подносами, и дали его на целый разворот.

Когда Лиля добилась досрочного освобождения Параджанова, она пригласила меня, чтобы я снял его и чтобы познакомился с Параджановым, потому что он гений! Параджанов, оказавшись на свободе, не сразу смог приехать к Лилечке, чтобы отблагодарить ее. К его освобождению она приложила немало усилий и привлекла даже Луи Арагона, мужа ее сестры Эльзы Триоле и видного члена компартии Франции. Луи Арагон считался другом СССР, и он приехал к нам, чтобы получить орден Дружбы народов. Лилечка попросила его, чтобы он непременно добился личной встречи с Брежневым и спросил его, когда же наконец освободят Параджанова? И Луи Арагон действительно добился личной встречи и задал Брежневу этот вопрос, но наши руководители, любители обтекаемых фраз, ответили, что ответ дадут позднее. А в Москве Арагон был всего несколько дней. И дальше Лилечка мне рассказывала: проходит день, два, Арагону уже надо уезжать, но никакого ответа нет. И только когда он был уже в аэропорту Шереметьево, ему сообщили, что вопрос решен положительно. И он сразу позвонил Лиле…

Однажды она мне сказала: «Валерий, а вы сняли меня лучше Родченко». Такое слышать было, конечно, невероятно. Но про себя я подумал: Родченко снимал Лилечку в ее 36–37 лет, а я снимал, когда ей было 82 или 83 года, то есть на моей стороне была вся значительность и мудрость прожитой жизни.

А с Ивом Сен-Лораном, в чьем одеянии я ее снимал, она познакомилась в аэропорту. Он сразу выделил ее из толпы. Иногда спрашивают – что было в Лиле? Красивая ли она была? Нет, она не была красивой, но была значительной, царственной. Она была Личностью и Женщиной. И она все решала. Иногда говорила, всплескивая руками, как надоели все эти маяковеды… Естественно, они все приходили к ней и, как говорится, доставали ее. Естественно, с придыханием говорили – Маяковский и Лиля Брик. А было, наоборот, Лиля Брик и Маяковский, потому что это Владимир Владимирович ходил за ней… как на веревочке. Был даже такой анекдот: как-то раз она забыла сумочку, Володя за ней вернулся и его подняли на смех – что это ты, мол, за сумочкой бегаешь? А он ответил: «Для Лили сумочки и в зубах носить не зазорно».

Лиля могла, например, отказать от дома Майе Плисецкой, так как что-то между ними произошло. Это она решала, с кем ей дружить, кто достоин входить в ее дом. И дом ее на Кутузовском был, конечно, потрясающим.

Лилечка говорила, что со стыдом вспоминает и не может себе простить историю с комкором Виталием Примаковым: он был ее мужем, а она поверила в его вину и в обвинения в участии в армейской «военно-троцкистской организации», хотя прекрасно знала о реалиях того времени. Получается, что она его предала, и это мучило ее всю жизнь.

Интересно, что на моей первой фотографии Лили на «Таганке» рядом с ней стоит шведский маяковед Бенгт Янгфельд. Они очень давно были дружны. И дружба с ним подарила ей ответ на вопрос, который не давал ей покоя: почему ее не арестовали? В то время отечественным историкам путь в советские архивы был закрыт. А Янгфельду открыли эти архивы. И он увидел список очередных арестантов. Напротив фамилии Брик была надпись Джугашвили – «не будем трогать жену Маяковского», хотя Лилечка никогда женой Маяковского не была, но после этого она поняла, почему чаша сия миновала ее.

Она вела себя очень смело и еще до войны написала знаменитое письмо в Кремль по поводу судьбы наследия Маяковского, хотя ее все отговаривали, утверждали, что это опасно, рискованно. И тогда ответ прозвучал, как удар кувалдой, что, дескать, нельзя больше терпеть такое отношение к творчеству Владимира Владимировича Маяковского, недооценивать его – это почти преступление, надо его печатать.

А если вспомнить письмо-завещание Маяковского, где он пишет «Товарищ правительство, моя семья – это мама, сестры, Лиля Брик и Вероника Витольдовна Полонская…» – это очень смешно, потому что, кроме Лилии Брик, все остальное было незначительно… О Маяковском давно уже все хорошо известно, я хочу сказать о последних днях Лили Брик.