Времена оттепели прошли. Воспоминания фотографа

Мы поем, но неудобно же – в конце концов свадьба не Кобзона. Пришлось остановиться. Но не тот человек Иосиф Давыдович, чтобы сдаваться. Почему-то зашел разговор о воспитании детей, и он решил взять реванш: «Я, как отец двоих детей, говорю вам…» На что ответ: «Я, как отец троих детей (на тот момент), возражаю…» Нужно было видеть Кобзона, ответить было нечего, потому что, сидя за столиком в ресторане, третьего ребенка никак не спеть!

Долго еще Иосиф Давыдович не мог забыть своего поражения, но на 50-летие попросил сделать ему буклет «как у Розенбаума». Пришлось его расстроить опять: для такого буклета нужно тридцать лет сниматься у Плотникова, а вы – увы…

Театр на Таганке. Юрий Любимов

Хорошее общение состоялось у меня с Театром на Таганке, который действительно был моим. Там все хорошо ко мне относились, а я почти всех отснял. Я буквально жил в этом театре, снимал много, а началось все с «Гамлета» и «Мастера и Маргариты».

Однажды так случилось, что у Юрия Петровича возникла необходимость отлучаться из театра как раз во время спектаклей. Обыкновенно на каждом спектакле Любимов стоял в центральном проходе и мигал вовсю своим легендарным «фронтовым» фонариком. И актеры точно знали, что именно «шеф» своим миганием хочет передать. И вот как-то раз Юрий Петрович попросил меня «помигать», но осмысленно, чтобы актеры не догадались, что его нет в театре. К концу спектакля Любимов возвратился, в темноте взял у меня фонарик, и выходя на аплодисменты, все видели, что «шеф» здесь.

Так я «проработал» не один месяц. Не знаю, догадывались актеры об этом или нет. Но билетерши, вахтеры, еще кто-то – многие видели, как Любимов уходил и возвращался.

А однажды я захожу в кабинет к Юрию Петровичу Любимову и вижу бутылок двадцать из-под водки. Видимо, были иностранцы, потому что бутылки с заворачивающимися пробками. И я предложил Юрию Петровичу снять кадр «тяжелое похмелье». Я повалил бутылки на столе, а Юрий Петрович сел и изобразил жесточайшее похмелье. Я даже не ожидал, что он согласится на такое. И я уже представил, как буду получать первые призы на всяких выставках, посвященных театру. Но так как аппаратура была не моя, кто-то (наверное, ее хозяин) сбил синхронизатор, и, когда я проявил пленку, она вся была пустая.

Я, конечно, расстроился, но не пал духом, поехал на следующий день к Юрию Петровичу переснять. Увы, уборщица выбросила все бутылки. Тогда я придумал другое. Дело в том, что я никогда не снимал Юрия Петровича на фоне знаменитой стены в его кабинете с подписями многих известных людей. Я пошел, притащил стремянку, поставил ее. Даже не знаю, почему я так решил. Начинаю снимать и вижу, что верхняя часть стены пустая, без надписей и росписей, не информативная, потому что вряд ли кто-нибудь, кроме меня, притащил бы стремянку, чтобы расписываться наверху. И тут я вспомнил Сальвадора Дали и решил просто ввести свои руки в кадр, чтобы перекрыть пустое пространство. У этой фотографии оказалась своя история.

Юрий Петрович в 1984 году уехал в Лондон, его лишили гражданства СССР, и он там давал разные интервью. И в связи с этой фотографией меня стали спрашивать: «Валера, как ты предугадал эти руки КГБ, которые тянутся к театру?» Я никого не стал ни в чем переубеждать.

А когда в мае 1988 года Любимов вернулся, я приехал снимать его на новую квартиру в Сокольниках. У него уже был маленький сын Петя, которого все принимали за его внука. Стоял чудный солнечный день. Юрий Петрович был босиком, и сынок, просто ангелочек, побежал к отцу и стал проситься на ручки. Естественное движение отца – взять его на руки. Но я понимал, если Юрий Петрович возьмет Петю, то получится обыкновенная жанровая фотография. И я потребовал: «Юрий Петрович, не берите!» И он чуть-чуть притормозил. «Смотрите на меня!» И получилась интересная фотография – все сошлось! Немолодой отец, босой, как Лев Толстой, и Петя – голенький ангелочек. А взял бы он мальчика на руки – ничего бы не получилось!

А историю, которая началась в театре после возвращения Юрия Петровича, я знаю из всех источников, порой самых разных. Когда он вернулся, надышавшись воздухом свободы и насмотревшись на тамошнюю жизнь, здесь наступило замечательное разгульное время. Лужков, который направо и налево раздавал благодеяния, составлял счастье театров Марка Захарова и Юрия Петровича. Лужков давал возможность строить жилые дома, где потом люди получали квартиры и хорошо жили. И вдруг оказалось, что Юрий Петрович собрался приватизировать Театр на Таганке и вывести за штат практически всех актеров, оставив себе только человек пятнадцать-семнадцать самых-самых, среди них – Демидову, Золотухина, Хмельницкого, Смехова…