Времена оттепели прошли. Воспоминания фотографа

Снимал я в комнате его дочери, задрапировав кресло какой-то волчьей шкурой. Мы замечательно и легко работали, и я глубоко благодарен академику Лихачеву за съемку, которая удалась.

Этот портрет потом долго украшал наш Фонд культуры на Невском, где Дмитрий Сергеевич долгие годы был председателем, душой и вдохновителем многих-многих дел Фонда в его лучшие и замечательные годы.

Мой первый альбом, который вышел в 1999 году, начинался с его портрета. Я надеялся, что успею подарить ему этот альбом, но не случилось.

Однако я навсегда благодарен судьбе за эту встречу, за благородство и интеллигентность, которые тогда узнал.

Георгий Свиридов

Перелистывая свои альбомы, я каждый раз поражаюсь – до чего мне в жизни повезло. Такие личности, незабываемые знакомства! Но среди всего этого разнообразия персонажей и судеб я с особой благодарностью отмечаю мои встречи с великими людьми. Жаль только, что величие того же академика Лихачева мы можем лишь помнить, а вот величие композитора Георгия Свиридова можем заново переживать каждый раз, слушая его гениальную музыку.

С Георгием Васильевичем у меня все сложилось: несмотря на его замкнутость и отстраненность, я снимал Свиридова много и довольно часто. Помогала мне в этом его супруга Эльза Густавовна, которая брала на себя все переговоры и уговоры по части собственно съемок, объясняя Георгию Васильевичу, что необходимо со мной соглашаться и выполнять мои просьбы. В результате мой архив хранит съемки Свиридова с Еленой Образцовой, с Евгением Нестеренко, с Александром Ведерниковым, с Тамарой Синявской…

Но особенно памятны мне две съемки: одна в Большом зале Консерватории, где Георгий Васильевич как будто затерялся в огромном пространстве. Но это пространство подчиняется мощи его музыки, оно подвластно ему. Собственно, сама композиция довольно формальна – ну зал, ну пюпитр с нотами, но от того, что в зале сам Свиридов, который сидит так, как нужно мне, что это его ноты, – все преображается. А тот, кто знал Свиридова лично, точно вспомнит напряженную сосредоточенность и полное погружение в музыку великого композитора. Я люблю эту фотографию, и без нее не обходится ни одна моя «музыкальная» выставка. Я рад, что этим же кадром оформлена пластинка с произведениями Георгия Свиридова.

А вот второй кадр, о котором я хотел бы рассказать, так до конца и не сложился. Дело в том, что Георгий Васильевич старался бо́льшую часть своей жизни жить за городом. Как ни странно, своей дачи у него не было, но выручали, видимо, хорошие знакомые и друзья. Одна такая дача находилась неподалеку от березовой рощи у края обширного поля. Я придумал такую странную композицию – сидит Свиридов в кресле-качалке, сидит, обращенный лицом на закат, а на дальнем плане, так же освещенные закатным солнцем, стоят молодые березки, похожие на черно-белые клавиши. Почти как на картине Михаила Врубеля, только там лето и портрет его певицы-жены, а у меня осень и композитор Свиридов.

Я заранее обо всем договорился: время съемок, кресло-качалка (тогда у меня была машина, позволявшая перевезти мебель), машина для Свиридова отдельно (у него своей не было), нужно было еще доехать до этой рощи и этого поля.

Причем я точно знал время этого заката, когда эти «клавиши» точно и ярко высвечены. Приезжаю к ним заранее, но Георгий Васильевич в каком-то раздумье, что-то медлит. Я, конечно, торопить и подгонять не могу, понимаю, кто передо мной, но время-то уходит! В конце концов мы с Эльзой из последних сил его уговорили, поехали на поле, а там еще Георгия Васильевича вместе с качалкой нужно до места довести, – а время и ушло! Что же делать, пришлось снимать как есть. Многие получившуюся фотографию любят и хвалят, но в моем представлении она должна была быть совсем другая!

Миша Боярский в багажнике

Когда я снимал Мишу Боярского, я заранее знал, что варианты мушкетеров уже отыграны. И не мной. А я хотел что-нибудь такое, связанное с корсарами, яхтами, парусами, благо у нас в городе было достаточно яхт-клубов. Нашли место на Петровском острове. А тогда у Миши был самый звездный час. Он и сейчас не жалуется, но тогда прошли все эти «Собаки на сене», мушкетеры, театры, все-все-все… И это был первый и единственный раз, когда мои женщины – сестры, племянницы, жена, дочка – узнали, что я буду снимать самого Боярского и попросились со мной на съемку. А у меня тогда была машина «Нива» с московским номером, очень объемная, с большим багажником. Но когда все мои девушки сели, выяснилось, что Мише уже нет места. И тогда я открываю багажник: «Миша, садись». Сел он туда, ноги поджал, сидит.