Времени в обрез: ускорение жизни при цифровом капитализме

На самом деле строго установленных часов работы не существовало: мастера и управляющие помыкали нами, как хотели. Часы на заводах нередко переводили вперед по утрам и назад по вечерам, и вместо инструментов для измерения времени они становились прикрытием для обмана и угнетения. Хотя рабочие это знали, все они боялись подать голос, а трудящийся человек в те дни боялся носить часы, так как обычным делом было увольнять тех, кто, как считалось, слишком хорошо разбирался в часовом деле[60].

Более того, если людей еще смолоду приучали к новой темпоральной дисциплине, они оказывались лучше подготовлены к возраставшим требованиям синхронизации на рабочем месте. В результате и в Англии, и в США школы делали все больший упор на пунктуальность. Такая практика продолжилась и в XX в. Как отмечает Аллен Блюдорн, в 1903 г. его американская бабка со стороны матери в 13-летнем возрасте получила школьный табель с показательной фразой: «В конце месяца не пропускала уроков и не опаздывала»[61]. По сей день выполнение требований по части посещаемости — необходимый критерий для получения диплома в Лондонской школе экономики.

Последние годы были отмечены оживленной дискуссией о том, насколько точны господствующие представления о часовом времени с исторической точки зрения. Пол Гленни и Найджел Трифт в своей книге «Формирование дня: история счета времени в Англии и Уэльсе, 1300–1800 гг». критикуют основанную на технологическом детерминизме точку зрения, которая исходит из существования непосредственных взаимосвязей между техническими достижениями в часовом деле и гегемонией часового времени[62]. Кроме того, они считают, что Томпсон проводит слишком прямую связь между экономическими изменениями и гегемонией часового времени. Эти авторы, вторя моей точке зрения, указывают, что, хотя к механическим устройствам следует относиться серьезно, важно воспринимать часовое время как повседневную практику, которой было свойственно (и свойственно по сей день) поразительное разнообразие.

Начиная с XV в., когда до массового распространения личных часов, не говоря уже о появлении заводов, оставалось еще очень долго, у нас возникает все больше свидетельств о широком использовании часов в многочисленных практиках счета времени. Например, в дневниках и письмах жителей Англии раннего Нового времени имеются указания на то, что школы уже тогда насаждали темпоральную дисциплину. «Пять утра, светит луна, а я должен идти к книге, забыв про сон и праздность», — гласит запись, датируемая примерно 1500 г. и приписываемая 12-летнему мальчику[63]. Успел ли он к началу занятий, нам неизвестно. Тем не менее в то время существовал график занятий, подлежащий соблюдению, о чем было известно молодежи, и это подтверждает «высокую плотность темпоральной инфраструктуры» той эпохи.

Нам не обязательно отвлекаться на вопрос периодизации, но с точки зрения моей аргументации Гленни и Трифт говорят важные вещи. Они избегают линейного представления о том, что часовое время полностью вытеснило ранние разновидности счета времени. Вместо этого они подчеркивают, что в прошлом сосуществовали самые разные регистры и аспекты накладывавшихся друг на друга часовых времен, воплощавшиеся в сложном наборе практик, свойственных различным темпоральным сообществам. К лучшему или к худшему, но индустриализация не сопровождалась резким разрывом с прошлым. Люди могли и по-прежнему живут по самым разным часам — астрономическим, биологическим, частным, публичным и т. д.

Соответственно, мы не можем согласиться с влиятельными заявлениями о преобладании и триумфе часового времени. Авторы не подписываются ни под мнением о господстве техники, установившимся в конце XVIII в. и возвестившим о наступлении славной современной эпохи, ни под сетованиями о внедрении жестких графиков и утрате доиндустриальной свободы.

Более того, они решительно отвергают все более популярную точку зрения о том, что вину за все мировое зло следует возлагать на процедуры и практики агрегирования, известные как «часовое время», которое «сыграло роль не только угнетающей, но и освобождающей силы. Оно не только дисциплинировало, но и многое позволяло. Оно дало людям новые вещи, возможности и ощущения, которых ранее не существовало, и потому нет оснований считать его сугубо отрицательным явлением»[64]. Через все современные описания ускоряющегося мира красной нитью проходит страх перед всемогуществом часового времени, который отражает лежащий в его основе трагический телеологический сюжет о модернизации.