Время, бесстрашный художник…

И с этим в новое пространство я вступил.
И этим новым было красное пространство.
Его окраски темно-красной постоянство
дышало пламенем и резало глаза.

Передо мной лежал огромный красный мир,

имевший форму человеческого сердца,
и где-то в нем зияла крохотная дверца,
напоминавшая разрез или разрыв.

И это красное –

и все, что было в нем, –
еще работало,
пульсировало,
билось
безостановочно,
хотя и торопилось,
как будто близящийся чувствуя конец.

И мы брели, неспешно двигаясь опять

меж твердью неба и земною этой твердью,
как между жизнью ускользающей
и смертью,
на всем пути подкарауливавшей нас.

Но было все вокруг огнем озарено –

дымились печи и попыхивали горны,
неукоснительно послушны и покорны
неутомимым человеческим рукам.

Темнели ссадины на спинах и плечах,

натужно дыбились натруженные вены,
но были руки их легки и вдохновенны,
и дерзновенны одержимые глаза.

– О, посмотрите же, –

сказал мне Фауст, –
обратите вниманье на них,
на этих людей, –
они не подвержены лени,
не ходят в гордых одеждах,
но прилежно занимаются своими работами,
обливаясь потом у своих печей.
Обратите вниманье, мой друг,
они и не пробуют тратить время на развлеченья,
но лабораториям своим
преданы бесконечно.
Они покрыты сажей, мой друг,
подобно кузнецам и рудокопам,
и не гордятся нисколько
красивым и чистым своим лицом…

…Я слушал Фауста,

и все в его речах,
в его словах
до глубины меня пронзало,
но что-то главное все время ускользало,
не достигая разуменья моего.

И я спросил его:

– К чему ж он, этот мир,
так странно сплавленный из пламени и крови?
И он ответил мне, слегка нахмурив брови:
– О да, вы главного не поняли, мой друг!

Ибо главное, –

говорил Фауст, –
главное –
это философский камень,
а суть его –
красные капли,
кровь человеческая,
дитя,
увенчанное пурпуром царским.
Сказано же недаром –
начинай работу при закате солнца,
когда красный муж и белая жена
соединяются в духе жизни,
чтобы жить в любви и спокойствии,
в точной пропорции
воды и земли.
Землю же, сказано,
от огня отдели,
тонкое от грубого,
с величайшею осторожностью,
с трепетным тщанием.
Тонкий легчайший огонь,
взлетев к небесам,
тотчас же
возвратится на землю сам,
сам низойдет на землю.
Так вот свершится,
сказано было,
единение всех вещей,
горних и дольних.
И вот уже,
сказано было,
вселенская слава
в дланях твоих.
И вот уже –
разве не видишь? –
мрак убегает прочь!..

Вот суть.

Вот главное.
Цвет крови и огня,
их красный цвет,
символизирует рожденье, –
в нем вы обрящете, мой друг, вознагражденье
за все мытарства бесконечные свои!..
…Меж тем от нас уже совсем невдалеке,
за плотной занавесью зарева и пыли,
вставали башенки старинные и шпили,
и это был, конечно, город Виттенберг.

Оттуда, с узких этих улочек кривых,

перекрывая адский грохот и шипенье,
к нам донеслось на миг размеренное пенье,
и мы умолкли и прислушались к нему.