Время, бесстрашный художник…

День все быстрее на убыль
катится вниз по прямой.
Ветка сирени и Врубель.
Свет фиолетовый мой.

Та же как будто палитра,

сад, и ограда, и дом.
Тихие, словно молитва,
вербы над тихим прудом.

Только листы обгорели

в медленном этом огне.
Синий дымок акварели.
Ветка сирени в окне.

Господи, ветка сирени,

все-таки ты не спеши
речь заводить о старенье
этой заблудшей глуши,

этого бедного края,

этих старинных лесов,
где, вдалеке замирая,
сдавленный катится зов,

звук пасторальной свирели

в этой округе немой…
Врубель и ветка сирени.
Свет фиолетовый мой.

Это как бы постаренье,

в сущности, может, всего
только и есть повторенье
темы заглавной его.

И за разводами снега

вдруг обнаружится след
синих предгорий Казбека,
тень золотых эполет,

и за стеной глухомани,

словно рисунок в альбом,
парус проступит в тумане,
в том же, еще голубом,

и стародавняя тема

примет иной оборот…
Лермонтов. Облако. Демон.
Крыльев упругий полет.

И, словно судно к причалу

в день возвращенья домой,
вновь устремится к началу
свет фиолетовый мой.

«Скрипка висит у меня на стене…»

Скрипка висит у меня на стене,
не играет –
пыль собирает,
а рядом смычок
и – тихо,
молчок.

Скрипка висит у меня на стене

грустная
и расстроенная,
потому что жизнь у нее неустроенная,
да едва ли уже устроится –
как уж тут не расстроиться.

Скрипка висит у меня на стене,

в стену врастая, –
нет, не знатного она роду,
скрипочка моя простая
(барышня из крестьянок,
артисточка крепостная
из хора) –
нет, не знатного она роду,
скрипочка моя простая –
не Страдивари
и не Гварнери –
так,
скорее, деталь в интерьере
в этой квартире
(как, впрочем, и я).

А ведь если бы взять ее в руки,

в добрые руки,
в нежные руки –
уж какие бы тут полились
волшебные звуки! –

здрасте, маэстро Моцарт,

маэстро Гайдн,
маэстро Бах! –

ах! –

вы посмотрите,

скрипочка ожила –

о ла-ла! –

ми,

вторая октава,
по квинтам,
вниз –

браво, скрипочка,

браво-брависсимо,
бис!..
Но скрипка висит у меня на стене,
не играет,
и лишь временами
в ночной тишине
чудятся ей эти руки,
добрые руки,
нежные руки.

(Так же, как, впрочем, и мне.)

«Зачем послал тебя Господь…»

Ирине

Зачем послал тебя Господь
и в качестве кого?
Ведь ты не кровь моя, не плоть
и, более того,
ты даже не из этих лет –
ты из другого дня.
Зачем послал тебя Господь
испытывать меня
и сделал так, чтоб я и ты –
как выдох и как вдох –
сошлись у края, у черты,
на стыке двух эпох,
на том незримом рубеже,
как бы вневременном,
когда ты здесь, а я уже
во времени ином,
и сквозь завалы зим и лет,
лежащих впереди,
уже кричу тебе вослед –
постой, не уходи! –
сквозь полусон и полубред –
не уходи, постой! –
еще вослед тебе кричу,

но ты меня не слышишь