Время бросать камни

«Деревня в наше мудреное время, — писал он, — чреватое тысячью недугов, является для русского интеллигентного человека заветным уголком, куда можно укрыться от всяких бед и зол заедающей нас цивилизации. Привалов также когда-то мечтал о деревенской жизни, чуждой злобам и неправдам городского житья. Но это была отвлеченная деревня, созданная собственным воображением, а суровая действительность в лице настоящей русской деревни быстро разрушила все кабинетные иллюзии».

Эта линия прочерчивалась и в окончательной редакции романа. Она проходила и через другие произведения Мамина, четко определяя его отношение к народническим идеям.

Герой романа Сергей Привалов терпел двойное поражение: утратил наследственные миллионы и народнические представления о патриархальной русской деревне.

Работалось Мамину на прииске хорошо, все способствовало этому: непогода, державшая в доме, неприметные заботы Анны Протолионовны, вечерние с ней беседы.

Он сидел у себя в комнате, когда услышал звон колокольчика, фыркание лошадей, громкие мужские и женские голоса.

— Да где он? Показывай! — услышал хриплый голос Шалаева.

Дверь бесцеремонно распахнулась. Дмитрий поднялся навстречу хозяину. Кряжистый, плотный, с загорелым круглым лицом, Сергей Иванович раскрыл широко руки, обнимая гостя за плечи.

— Удружил, Дмитрий Наркисович, удружил, — заговорил он радостно, сверкая бойкими серыми глазами.

Дмитрию Наркисовичу нравился этот всегда веселый, улыбающийся и занятый по горло делами деятельный промысловик, которого он относил к категории настоящих разбитных уральцев.

— Анюта, Анюта! — позвал Шалаев. — Как там у тебя?

— Да все готово, — весело откликнулась она. — Приводи себя в порядок.

Дмитрий Наркисович невольно обратил внимание на вспыхнувшее жарким румянцем лицо молодой женщины. Словно и походка ее изменилась, в ней появилась легкость, она так и летала по дому. С хозяином будто вошла радость в дом.

— Анюта насчет бани распорядилась. Пойдем, Дмитрий Наркисович, — пригласил Шалаев, — попаримся, разомнем грешные косточки. Такой бани в своем Екатеринбурге не увидишь. Наша, приисковая, не баня, а дворец. Мне она сейчас просто необходима, усталость надо снять.

В просторном сухом предбаннике, отдыхая, красные, напаренные, вдоволь наплескавшись, они сидели за столом, потягивая холодный квас, отдававший медом.

— Лесной дух нас попутал, — откровенничал Сергей Иванович. — Присмотрелся, какая царевна? И умом бог не обошел. Что я перед ней? Веришь, всю душу она мне перевернула. Не встреть ее, ведь спился бы. Знаешь ты нашего брата — золотопромышленника. Где золото, там и гульба, там и бабы. Сидишь медведем в такой глуши, а соблазн к легкости кругом ходит. Все нам прощается, мужик без загула не может. А вот такого, как у нас с Анютой, простить не могут. Во все колокола зазвонили. Женина родня чуть с кольями на меня не бросается.

Мамин знал, что Сергей Иванович, дьячковский сын из-под Ирбита, изгнанный из гимназии без права поступления в другие учебные заведения, пошел по золотому делу и выбился в толковые управители, словно у него оказалась легкая рука на приисковые дела. В Екатеринбурге у Шалаева имелся большой двухэтажный дом в центре города. Женили его рано, двое детей уже стали взрослыми.

— Не знаю, как дальше будет, — продолжал Сергей Иванович. — Надо бы отправить Анюту в Петербург доучиваться, да нет сил расстаться. Сойду я с круга от тоски, сопьюсь, ведь у русских это быстро бывает. Сам погибну и других загублю. Соображаю теперь, не податься ли мне к башкирам, откупить там участочек и повести собственное дело. Школу бы открыл, вернул Анюту к учительскому делу. Без него и для нее не жизнь, а тоска. Не может она только женой быть.

Он схватился за голову и застонал, словно от боли. Потом взглянул на Дмитрия Наркисовича, как бы застыдившись, что обнажился перед ним.

— Так и живу, Дмитрий Наркисович, — заключил он горько.

Не прошло и часа, как они сидели в избе.

— До чего же хорошо дома, — говорил Шалаев, оглядывая стол и ласково гладя руку Анны Протолионовны. — Веришь, часа не хотел задерживаться, — говорил он, не стесняясь Дмитрия Наркисовича.

Было приятно смотреть, как этот сорокапятилетний мужик действует за столом, отдавая должное всему, что стоит перед ним, радостно оглядываясь на Анну Протолионовну, ловя каждый ее взгляд, успевая угадывать ее желания, подвигая к ней то тарелку с огурцами, то с капустой, грибками.

Он оживленно делился впечатлениями от поездки, пересказывая занимательные истории.