Время ереси (СИ)

Он бредёт по безмолвному могильнику, по усыпанным телами и костьми улицам Виндхельма: город-крепость не раз пытались взять, но ни разу не смогли удержать отряды альдмери. Королевский дворец пуст, только драугры – неподкупные стражи – остались в нем.

Конарик Зовёт снова, и снова, и снова, всеми именами, которые знает – но остается без ответа. И только из башен дворца он видит живое пламя у Зала Мертвых, высокий погребальный костер, и черные силуэты вокруг.

Его встречает жрец, имя которого он вспоминает с трудом – но всё же вспоминает.

- Где твой господин, Восис? Я слышал его Голос на северном побережье, но теперь он не отвечает мне.

Восис качает головой. Его церемониальный доспех служителя драконов выглядит так, словно когда-то сталь расплавилась от неземного жара и потекла, стиснув жреца в смертоносных объятиях.

- Мой господин оставил армию, владыка.

Конарик смотрит на него и не может понять ни слова. Ответ Восиса звучит, словно плохая шутка или наваждение.

- Рагот, Меч-Щит Исмира, оставил своих людей?

- Ты сам увидишь, - тихо отвечает Восис. – Не вынуждай меня Говорить о том.

Теперь, кажется, он начинает понимать. Он оглядывается – и невольно спотыкается взглядом об истрепанные знамена, тлеющие на снегу, и о герб на доспехе драугра рядом, и о пламя, слишком высоко вскинувшееся к небу.

- В чью честь сложен этот костер?

Восис молчит – слишком долго для младшего служителя – но все же отвечает.

Отвечает, и Голос его безупречно тверд.

- В мою честь он сложен по последнему приказу Меча Исмира, ибо его рука принесла мне смерть.

Рагот безумен, наконец понимает Конарик. Восис молчит, не осмеливаясь встретить его взгляд.

- Не призывай его сюда, владыка, - почти беззвучно просит младший жрец. – Он убьет нас всех снова. Тораллод! Где в последний раз слышали дозорные его Голос?

Неподвижный драугр рядом с костром скрежещет ответ, и Конарик уходит, не замечая, как за его спиной истлевает до конца и ярко вспыхивает напоследок знамя Форелхоста.

Над занесенными снегом руинами воздух дрожит от магии – древней, чуждой, а то и вовсе запрещенной. Конарик вслушивается в ее звучание с недоумением, а потом вспоминает, что в его армии есть лишь один человек, способный без страха находиться рядом с Мечом Исмира в час безумия.

Конарик останавливается рядом с Азидалом на возвышении, не приветствуя его и не дожидаясь ответа. В руках жреца-еретика сверканием лун блещет Вутрад, вновь вернувшаяся к своему создателю, чтобы испить эльфийской крови. Отчего-то Конарик рад, что в руках Азидала – секира Исграмора, а не отравленный Апокрифом меч Мираака, хотя из поместья Северин жрец был волен взять любое оружие.

Мираак иногда пытался говорить с ним во снах, но Конарик оставался глух к его угрозам, вопрошениям и мольбам. Апокриф не имел более над ним власти, ибо он не давал никаких обещаний его хозяину.

В отличие от древнего служителя Джунала.

- Осторожно, - говорит Азидал, когда смертоносное лезвие очередной Языкопесни случайно оказывается направлено в их сторону. Конарик не движется с места, и Азидалу приходится поднять щиты отрицания: Песнь исчезает в них бесследно, будто и не звучав никогда. Поймав взгляд Конарика, он пожимает плечами: - Двемерские штуки. Рагот совсем плох, рядом с ним лучше не терять бдительности.

- Ты вернулся к Раготу?

Азидал неохотно кивает, но взгляд его остается мрачен.

- Я нашел снежных эльфов. Моя месть… не для того я ждал тысячелетия, чтобы найти убийц моего рода безмозглыми тварями… всё равно что зверьми. Мора скрывал от меня их судьбу так тщательно, и я понял наконец, почему. Мстить зверям бессмысленно. Я поднялся на поверхность снова, и…

Он не закончил, но это и не требовалось. Конарик знал, почему он вернулся в эту войну; почему плечом к плечу встал рядом с обезумевшим жрецом Исмира. Его собственное Имя обрекло его на вечную жажду крови во имя мести, как и Рагота, которому не нужно было причин для войны.

Об этом прежде говорил и Вокун. Исполнив свою месть, Азидал нашел бы лишь краткое удовлетворение – но не покой. Быть может, только в Совнгарде, лишившись имени драконьего и обретя вновь человеческое, он смог бы забыть о войне. Но Совнгард отторгал их, Соратников Конарика, выплевывал души обратно в Нирн, не принимая никого, как некогда не принимал никого из Пяти Сотен. Азидал был заперт в мире смертных до самого Конца Времени, терзаемый собственной сутью.

- Я должен тебе кое-что сказать, - говорит Голос Стуна устами Конарика, - но вначале помоги мне образумить Рагота.

- Я тоже мог бы кое-что тебе сказать, - глухо бормочет Азидал, - о Конце Времени и неосторожных обещаниях. Но ты прав.

Рагот не узнает их. Он занят случайными разведчиками альдмери и песнями с джиллой. Сахкосик ревностно бережет его даже сейчас – по своей ли воле или по приказу самого Рагота, Конарик не знает; ему слишком сложно рассуждать о природе мышления взломанных писцов Свитков.