Время ереси (СИ)

В движениях и Песнях Рагота больше нет прежней сложности и гибкости. Он похож на бешеного зверя, и ему ни к чему беречь силы или беспокоиться за собственную жизнь – он больше не наслаждается боем, только смертью своих врагов, и их смерть еще уродливей и грубей, чем прежде. Его не волнует ни земля вокруг, ни законы времени и пространства – он ломает вместе с материей временную связь, заставляя Сахкосик тревожно вскрикнуть, но даже не обращает на это внимания.

Конарику кажется, что чёрный голод приходит схожим образом.

Когда от эльфов остаётся только перемолотая в кровавую крошку мертвая плоть, Рагот не замечает этого, и его Голос уже впустую вспарывает воздух и скалы, вминая красный снег в камень. Сахкосик молчит, ей нет дела до этого, она лишь залатывает ошибки: Конарик видит, как разрывается и разглаживается ровными потоками случайная временная петля, как рушатся на землю повисшие в воздухе гранитные глыбы. Рагот разбивает их в осколки немедленным Криком и замолкает, оглядываясь. Если бы он не увидел никого живого, он пошел бы дальше, вдоль побережья или куда привело бы его полузвериное чутье, пока не отыскал бы кого-то, кого мог бы убить.

В этот раз ему не нужно идти далеко.

Первый, пробный Крик исчезает в незримом заслоне Азидала, и Конарик понимает, что сейчас Рагот обрушит на них все, о чем сможет вспомнить. Конарику это не слишком нравится. Сахкосик виновато кружится рядом алыми всполохами, он успевает приласкать и успокоить ее кратким приказом на Эльнофексе, и от этого ярость Рагота становится еще ярче.

- Не трогал бы ты его джиллу, - ворчит Азидал, с невероятной скоростью сплетая барьер за барьером. Сахкосик фыркает и лениво окатывает его катреном матемагии, чтобы просканировать на наличие вредоносных датаграмм Апокрифа. Все защитные плетения тут же дают сбой, вынуждая Азидала подавиться руганью.

- Извини, - говорит Конарик, обращаясь к Сахкосик. Джилла раздраженно машет на него крыльями, приняв на пару секунд драконий облик. Конечно же, она отлично знает, что он хочет сделать, и это возмущает ее до глубины души. Конарик и сам не слишком доволен, но что поделать.

Он выходит вперед и встречает Довазул Эльнофексом. Само по себе это не гарантирует ничего, но возможность оперировать реальностью на более низких уровнях дает преимущество. В конце концов, он старается не касаться основных тонов музыки мира – еще не хватало разрушить вообще все вокруг.

Но ему удается замедлить время вокруг них до такой степени, что даже атморская кровь уже не спасает Рагота. Он задыхается ставшим слишком холодным для него воздухом, теряется во вдруг потерявших вес временных потоках, и яростные вихри его Языкопесни стихают – чтобы смениться Песнью защиты. Он Поёт, чтобы напитать время энергией музыки, но Довазул может только продлить его смерть, прежде чем он не сможет выдохнуть больше ни единой ноты.

Солнцем во тьме сверкает золотая маска, но Конарику приходится подойти вплотную, чтобы лучи света смогли достичь раготовых глаз.

- Помнишь меня? – спрашивает Молчание Голода и отпускает бьющееся в незримую плотину время. Рагот смолкает, когда вокруг становится достаточно энергии для него.

И не поднимает меч.

- Конарик, - говорит он совершенно спокойно – совсем как раньше. – С тобой я сражаюсь на землях Атморы.

Конарик принимает относительное время в его словах как должное. Довазул прекрасен своей всеобъемлющей образностью; за невозможностью смертных полноценно Беседовать на Эльнофексе, Довазул незаменим.

- Почему ты оставил своих людей, Рагот?

Он смотрит на него как на дурака. Совсем как раньше.

- Потому что таково моё Имя, - устало объясняет он. – И я больше не вижу смысла в том, чтобы противиться его зову. Конец Времени совсем рядом, Конарик, о ком мне заботиться и кого беречь от гибели, если всех поглотит Голод? Сам Совнгард блюет душами, не принимая никого из мертвых, какая же разница, кого убивать?

- Безумие Пелинала, - напоминает Азидал, бесшумно оказавшийся рядом. – Такое случалось и раньше. Его просто нужно было иногда останавливать. Да, так делал и Исграмор. Война сводит Рагота с ума.

Он задумчиво перекладывает Вутрад с одного плеча на другое.

- Но никогда безумие не овладевало им с такой силой.

Рагот смеется. Он похож на Пелинала сейчас – с ног до головы в своей и чужой крови, в помятом и почти лишенном силы доспехе, с блистающим атморским мечом, внутри которого альдмерская магия уже проложила незримые трещины.

- Кому говорить о безумии, если не двум еретикам? Зачем ты пришел ко мне, Конарик; неужто сделать меня предателем в четвертый раз? Голос Исмира ты несешь в себе давным-давно, и, когда Харальд забрал его у тебя, я вдохнул его обратно. Первым из всех Голосов Бромьунаара я благословил тебя, Конарик, когда мы сражались на Атморе. Древним обрядам нет разницы, в каком времени их воплощают. Оставь меня наедине с войной.

- Я думал, первым был Голос Обмана, - Конарик почти растерянно встречает его взгляд. – Любовь Шора.

- Ну, если ты хочешь так это называть, - соглашается Рагот. И снова пожимает плечами. – Какая теперь разница.