Время Культуры

Вспомните и свой опыт, если вы сами или ваши родственники лежали в российской больнице. Елизавета с этим столкнулась. Деньги приходилось давать всем, три года она платила за аппарат искусственного дыхания, чтобы ее маму не лишали жизни. Жизнь своей матери она продлила на четыре года. А дальше… Она увидела, что жизнь человека в России ничего не стоит, что больного унижают на каждом шагу, даже не понимая этого. Боль и борьба за маму дали импульс для борьбы за других российских больных и страждущих.

В разговорах о ней все время слышу — помогала бездомным, ездила на вокзалы к бомжам… все так. Но не звучит главное слово. Это слово: унижение. С унижением в России встречаешься на каждом шагу. Доктор Лиза, по ее собственному признанию, отстаивала достоинство человека. Любого. Независимо от положения. Всякий человек имеет право на помощь. И право от нее отказаться.

Не так давно мы с мужем, идя по нашему Роквиллу, увидели ухватившегося за дерево, сидящего на корточках могучего седого человека. Спросили его, нуждается ли он в помощи. Да, он нуждался. Мы довели его до дома, окна в нем не горели, явно он жил там один. — Нужно ли вам помочь? Может, вызвать Скорую? Он отказался — и мы оставили его одного, помня такое американское понятие, как privacy.

Лизина мама, опекаемая дочерью, лежала в отдельной палате. А остальные? Такие примеры на каждом шагу — человек не может ходить, нуждается в особом уходе, а лежит в палате на семерых-девятерых. Это ли не унижение? В Бостоне мы навещали Никласа Бурлака, обыкновенного американского пенсионера, попавшего в больницу с сердечными проблемами. Он лежал один в палате, опутанный проводками, врачи следили за работой его органов на мониторах — за пределами палаты, к нему пускали посетителей, хотя он не мог разговаривать — для поднятия настроения! Лекарства больному предоставляла больница. А сколько российских больных в стационарах вынуждены покупать дорогостоящие лекарства за свой счет (помню, как моих родных поставили перед дилеммой: или уколы будут болезненными, или сами покупайте хороший препарат). Боже, как же далеки сегодняшние российские больницы (если они не для правящей верхушки) от средней американской!

В России Елизавета Сидорова, в замужестве Глинка, окончила Второй медицинский институт по специальности детский реаниматолог-анестезиолог. Тяжелая специальность, ведь от анестезиолога столь многое зависит при операции, особенно операции ребенка. В биографиях доктора Лизы пишут, что в Америке она получила «второе образование». Здесь нужно внести пояснение. В Америке врачи с иностранными дипломами должны их подтвердить. Иначе говоря, пройти через все зачетные экзамены, через которые проходит американский студент-выпускник. Чтобы начать врачебную практику, необходимо также закончить медицинскую резидентуру.

Сдать несколько сложных экзаменов на чужом языке в непривычном формате (экзамены сдаются на компьютере, что исключает коррупцию и подтасовки) — чрезвычайно трудно. Елизавета, как я понимаю, за пять лет не только подтвердила свой врачебный диплом, но и прошла резидентуру престижнейшего Дартмутского колледжа по специальности паллиативная медицина. Все ли россияне знают, что это такое? Возникло это направление в Америке и отсюда распространяется по всему миру.

С юности застряло у меня в памяти двустишие поэта Хайяма: «Легкой жизни я просилу Бога, — / Легкой смерти надо бы просить». Паллиативная медицина связана как раз с «легкой смертью».

Врачей учат, как обращаться с теми, кто болен безнадежно, как облегчить им уход из этого мира, сделать его спокойным и безболезненным. Обычно это касается раковых больных, а также очень пожилых людей. Вот на такого врача выучилась в Америке Елизавета Глинка. Работала в хосписах в Америке, открыла первый хоспис в Киеве.

А потом… потом после того, как не стало ее мамы, решила, что ее помощь нужна на родине. И работала одна как целый госпиталь — в больницах и в хосписах, на пожарах и наводнениях, с бездомными и брошенными людьми.

Можно представить, каково было ее мужу, Глебу Глебовичу Глинке, ее оставшимся в Америке детям, узнать о ее решении!

Лет девять назад, по просьбе «Нового Журнала», я писала рецензию на двухтомник поэта Глеба Александровича Глинки, кстати сказать, потомка поэта и декабриста Федора Глинки.

Как я понимаю, был он отцом Глеба Глебовича, мужа Елизаветы Глинки. В Америке Глеб Александрович оказался после войны: попал в плен, выжил, домой в Россию не возвратился — сумел избежать насильственной сталинской репатриации. Глеб Глинка и в Америке не изменил русскому языку и русской литературе — преподавал русистику в университетах, писал стихи… Стал одним из известных поэтов Второй русской эмиграции. Но это замечание в сторону.