Время Культуры

В тех же стихах есть «высокие темные ели», ели из детства, которые выплывают к нему из прошлого, вспоминаются «в туманном бреду». Мне кажется, что и высокая сосна, достающая до звезды, — оттуда же, из детских воспоминаний поэта… В этом четверостишии опять есть обращение — «Уведи меня». И снова спрошу: к кому? И отвечу: к Богу.

И эта догадка подтверждается в самом конце. Да, человек не волк. Но может ли даже человек убить другого человека? Нет, моральный закон, заповеданный Всевышним, запрещает убийство.

Кто же может оборвать жизнь человека? Только Бог. Поэт в деле решения участи признает только божественный приговор, только он будет для него справедлив. В этом случае Поэт признает равным себе только Бога, Божественный промысел.

Вот мое прочтение этого стихотворения Мандельштама и, если есть у вас замечания или дополнения, пожалуйста, напишите!

К 125-летию Осипа Эмильевича Мандельштама на ТВ прошло несколько передач. На канале КУЛБТУРА» был показан замечательный фильм Елены Якович (опять Елена Якович, и уже в который раз!) «Тайна архива Мандельштама. Рассказ Сони Богатыревой».

Рекомендую всем. Софья Игнатьевна Богатырева, вдова поэта-переводчика Константина Богатырева и дочь писателя Александра Ивича, а для друзей — Сани Берштейна, ныне живет в Денвере, штат Колорадо. Ее рассказ реальная фантастика. Ее, девочку, Надежда Мандельштам, в 1954 году, после смерти тирана, назначила «наследницей и хранительницей» бесценного архива мужа, сохраненного ее, Сониной семьей (отцом и дядей).

Надежда Яковлевна сказала отцу Сони: «Нам с вами, Саня, дожить не придется (имеется в виду до публикации стихов Осипа Эмильевича, — И. Ч), а она — доживет». Но Надежда Яковлевна дожила до публикации стихов поэта в Америке (1967, издатели Г. Струве и Б. Филиппов) и на родине (1973 год, Библиотека поэта). Последний раз архив Мандельштама Софья Богатырева видела в Принстоне, когда читала там лекции. Архив ныне хранится там.

Воспоминания Софьи Богатыревой рисуют атмосферу ее семьи, где дядя, крупный ученый- лингвист, Сергей Бернштейн, хранил верность дореволюционным привычкам, носил шапочку, наподобие той, что была у булгаковского Мастера. А когда Саню Ивича, отца Сони, в конце 1940-х в «Правде» объявили «врагом народа» и даже его однополчане-летчики боялись прийти к нему на 9 мая, в дом опального писателя стала ходить Лидия Чуковская. Два раза в неделю. Сидела с ними — избывала горе и после уходила в темноту пустой и страшной улицы.

Скажу еще о двух передачах, посвященных Мандельштаму. На канале КУЛЬТУРА был показан поэтический вечер в Междунардном Доме музыки, где три актера — Юлия Рутберг, Анатолий Белый и Ольга Лерман читали стихи Осипа Эмильевича и отрывки из дневников и воспоминаний.

Композицию подготовила Екатерина Андроникова, мастер своего дела, редактор Культурных программ, о которой с воодушевлением говорил Вениамин Смехов в своем интервью ЧАЙКЕ.

И замечание к этой программе у меня только одно: очень похоже на все прежнее. Мы уже видели поэтические вечера на этом канале, раз от разу интерес к ним угасал именно по причине повторяемости приемов. Даже оформление практически осталось тем же. Бедность? Возможно, но еще и некий возникший штамп, с которым нужно расстаться. Что до чтецов, то читали они прекрасно, но осталось неясным, почему их было трое? Может быть, стоило разделить стихи «на двоих»? Создать лирическую коллизию? В принципе и с двумя женщинами можно было бы это сделать, но «драматического плана» в композиции я не заметила, план был хронологический.

Зато в фильме Романа Либерова, показанном на Первом (!) канале «Сохрани мою речь навсегда» все от начала до конца было неожиданно, необычно, очень далеко от стереотипов. Поначалу громкая рэпповая музыка меня раздражала, как и куклы, возникающие на экране, впремешку с графикой, архитектурными памятниками, наплывом теней. Все это кружилось перед глазами в клип-повом темпо-ритме, и я уже было решила прекратить просмотр, но что-то меня удержало. Скорей всего, удержала передача на СВОБО ДЕ, где я слышала выступление режиссера, показавшегося мне тонким и своеобразным ценителем Мандельштама, знающим его наизусть от и до.

И я продолжила смотреть фильм. Не могу сказать, что он мне понравился, все же такой темп просмотра не по мне. Но местами я чуть не вскрикивала от находок режиссера, от чудесных видов Италии и Армении, от точности подобранных цитат, шепотов, образов. Я поняла (так ли?), что режиссер отталкивался от стихотворения «Жил Александр Герцевич, еврейский музыкант», чья судьба стала для него «матрицей» судьбы поэта.

Это ему было суждено «вороньей шубою» на вешалке висеть. Вот откуда стая ворон вокруг поэта, оттуда же шуба из вороньих перьев, в которой он пытается согреться зимой, оттуда же «вешалка» в виде веревки-удавки на шее, которую носит кукла Мандельштама.