Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929

После полуночи у Фольмёллера на Паризер-плац, чтобы увидеть Бейкер. У него снова странная компания, где никто друг друга не знал. ‹…› Женщины на всех стадиях обнаженности, имена у них непонятные, и никому не ведомо, «подруги» они, проститутки или дамы. ‹…› Из граммофона непрерывно неслись старые шлягеры, Бейкер сидела на диване и, вместо того чтобы танцевать, ела сосиску за сосиской («hotdogs»), ждали княгиню Лихновскую, Макса Рейнхардта, Гардена, но они не появились. Так продолжалось до трех, когда я откланялся»[350].

В конце октября 1928 года Эрвин Пискатор приглашает к себе на вечеринку:

Красивая, светлая квартира, обставлена Гропиусом, «строго», но симпатично, и люди в ней смотрятся хорошо. Общество довольно большое, человек сорок-пятьдесят, мужчины и женщины, которые и после полуночи всё прибывали; судя по всему, устроен вечер в честь русско-еврейского режиссера Грановского. ‹…› Познакомился с Брехтом[351].

Строки Беньямина? Нет. Но вполне бы могли принадлежать и ему. Это отрывки из дневника вездесущего Гарри – графа Кесслера. Он всегда был в гуще событий.

Всюду играет джаз, «Комедиан хармонистс» уже поют его и по-немецки. Как судить об этом музыкальном продукте, находящемся на полпути между «джунглями и небоскребами» (Кесслер), Беньямин, Визенгрунд и иже с ними в эти дни пока к единому мнению не пришли[352]. Однако выказывают полное единодушие касательно русского кино – безусловно, это мерило всех вещей.

Беньямин связал Лацис с Кракауэром, что одобрено и партийной верхушкой. Вскоре она выступит во Франкфурте на тему русского кино. Но сначала – в Берлине, о современной советской драматургии:

Я предложила повторить лекцию в большом зале для безработных. Огромный зал был полон. Безработные внимательно слушали. Но посреди лекции мне помешали. Напротив подиума, у входа, послышались крики: «Долой красную московскую агитаторшу!» Распорядители бросились навстречу пришельцам – штурмовикам. Возникла драка – лязгнули кастеты. Как из-под земли рядом со мной выросли парни из Ротфронта. Закричали: «Товарищ, не бойся – но тебе надо немедля уйти!» Бехер схватил меня за плечо и стянул с трибуны. Повел вверх-вниз по лестницам, через двор, через переулок и опять через двор. Мы выбрались на угол какой-то улицы и зашли в пивную. Сели за столик, Бехер заказал сосиски и пиво. Сказал, что так часто бывает. Туда, где происходят коммунистические мероприятия, сразу же заявляются штурмовики. Но Ротфронт дает им в морду[353].

В общем-то, это не мир Беньямина. А главное – не его стиль. Но «в целом», как пишет Лацис дальше в своих воспоминаниях,

Беньямин стал теперь сосредоточеннее, сильнее в практике, связан с почвой. ‹…› В это время он чаще встречался с Брехтом. И почти всё время сопровождал меня на публичные мероприятия Союза пролетарских писателей в рабочих цехах.

Любовь поистине творит чудеса и прорывы. Во всяком случае, на несколько мгновений или месяцев. Что говорить, иврит так не освоишь. А ведь деньги, которых к середине мая заметно поубавилось, были предоставлены именно для этого.

Жители Берлина у отделения банка в начале экономического кризиса. 1929