«Время, назад!» и другие невероятные рассказы

— Я объясню тебе, что это значит! — ревел дядя Эдмунд. — Мисс Бишоп предложила мне самую высокую цену. Да ты в курсе, сам же об этом и позаботился. Ведь ты рылся в моей личной корреспонденции, ты, шпион! — (Ну, это уже совсем несправедливо, с грустью подумал Оуэн.) — Тайком читал мои письма! — бушевал дядя Эдмунд. — Вынюхивал, какие мне делают предложения! А потом проследил, чтобы цена мисс Бишоп оказалась самой лучшей! Ну ладно, хорошо! Ведь мне ничего не надо, ничего, кроме капли семейной лояльности, лояльности к людям одной с тобою плоти и крови, лояльности к руке, которая тебя кормит! Хочешь сказать, я слишком многого прошу? Да, наверное! Ты, гадина, понятия не имеешь, что такое лояльность. А посему… — он снова обрушил кулаки на стол, — когда ты ворвался сюда бешеным тигром, я собирался просить, чтобы ты перезвонил мисс Бишоп, ведь я передумал, ведь мне нужны деньги, и тебе, презренный соглядатай, известно об этом лучше всех остальных! «Метро» отказывается повысить ставку, и поэтому у меня не остается выбора, ведь ты за мой счет купаешься в роскоши, а роскошь стоит денег, а я человек небогатый, я бедняк, и меня обложили со всех сторон! — Тут он бросил свирепый взгляд на погруженного в собственные мысли доктора Крафта, чей кроткий визаж наполовину затмила кофейная чашка, и окончательно взбесился от этого зрелища. — Обложили со всех сторон! И я собирался принять предложение этой мегеры! Слышишь, Питер? Я уже готов был исполнить твое сокровенное желание, но ты оскорбил меня!

— Дядя Эдмунд, — начал Оуэн, — дядя Эдмунд, я…

Его прервал треск. Оскалившись, дядя Эдмунд разорвал бумагу надвое. Сложив половинки, разорвал их еще раз, и четвертованный контракт осыпался в тарелку дяди Эдмунда, после чего тот схватил чашку и залил обрывки недопитым кофе.

— Вот! — выкрикнул он. — Вот так! Что, хочешь попросить прощения? Поздно, мой пронырливый юный друг! А теперь пошел вон! Прямо сейчас, сию же секунду! Убирайся с глаз моих! Даю тебе пятнадцать минут! Собирай манатки и проваливай, или я позвоню шефу полиции, и этот придурок закует тебя в кандалы! Давай, давай! Уходи!

И Оуэн ушел.

Вернее, выбежал из столовой под безмятежную реплику доктора Крафта:

— Сегодня мне приснился прелюбопытнейший сон…

«Сон! Вот бы мой сон оказался не сном, а явью! — тоскливо думал Оуэн, запихивая в чемодан рубашки вперемешку с носками. — Если бы я только мог перевести часы на подходящее время, чтобы дядя подписал контракт…»

В этот момент пара носков свернулась наподобие… да, правильно, наподобие раковины брюхоногого моллюска и угодила не в чемодан, а на незаправленную кровать, где скрылась в ложбине одеяла. Оуэн рассеянно полез за носками и почувствовал, как пальцы сомкнулись на маленьком, круглом, твердом, прохладном и тикающем предмете.

Он поднес голубые эмалированные часы к лицу, обменялся с ними пустым взглядом и смущенно пробормотал:

— Я сплю? Выходит, я сплю? То есть на самом деле я рыба?

Он с тревогой проинспектировал свое туловище, ожидая увидеть плавники. Таковых не обнаружилось, но на его ладони, тихонько отсчитывая время, лежали часы, превратившие прошлый вечер в бесконечное повторение — если только это был не сон.

«Корректирующее устройство, — лихорадочно подумал Оуэн и зачем-то потряс часы. — Они корректируют время. Как перст писателя»…[45]

И его персты словно по собственной воле потянулись к ручке, ответственной за регулировку минут.

«Быть такого не может, — уверял себя Оуэн, переводя стрелку. — Это был сон, и только сон. Я же знаю. Я же не дурак. Но все равно, если…»

До этого часы показывали пять минут десятого; теперь же, когда Оуэн аккуратно изменил положение черной минутной стрелки, циферблат сообщил, что сейчас без пяти девять.

— Смогу ли я стереть полстрочки?[46] — исступленно вопрошал Оуэн. — Вот в чем вопрос. Если смогу — хотя, разумеется, не смогу, — но если смогу, то все будет в ажуре. Можно будет разобрать чемодан и спуститься к завтраку. — Он бросил взгляд на кровать и непонимающе переспросил сам себя: — Какой еще чемодан?

Чемодана там больше не было. Носки и рубашки самым волшебным образом перелетели на свои прежние места, а чемодан покоился на верхней полке встроенного шкафа. Внизу позвякивала посуда и звучали мужские голоса: С. Эдмунд Штумм вел оживленную утреннюю беседу с доктором Крафтом.

Питер Оуэн сунул часы в карман пиджака, прижал его подрагивающей ладонью и отправился завтракать.

— Необязательно было так спешить, — сказал дядя Эдмунд, саркастически улыбаясь. — Да ты не стой. Садись, раз пришел. Все равно овсянку ничем не испортишь. Хотя… жевать овсянку и одновременно разглядывать твою овсянкоподобную физиономию… — Демонстративно передернувшись, он подлил себе в тарелку сливок из чудесным образом воскресшего молочника.

— Доброе утро, дядя, — непоколебимо сказал Оуэн. — Доброе утро, доктор. Нашли своего Максля?

Доктор Крафт печально помотал головой.

— Была ли почта, дядя? — с великой хитростью осведомился Оуэн, нацепив вымученную улыбку.