Время невысказанных слов

Не говоря уже обо всем прочем, он постоянно звонил мне посреди ночи, потому что именно ночью его посещала очередная безумная мысль, так что я узнавала о ней даже раньше, чем Смирнитский. Правда, на середине очередной эмоциональной фразы я, как правило, засыпала, так что на следующий день мало что помнила из этих идей. И в конце концов, разработав своего персонажа, впихнув в него все, что только можно было, он принялся за остальных героев. Стал просто невозможным фанатиком. Все привыкли к тому, что параллельно с голосом режиссера обязательно незатыкаемым фонтаном действовал Марк. Его никто не слушал, воспринимали фоном, ну а если он все же надоедал до чертиков, его отсылали подальше или просили выгнать из зала. Причем увлеченный Грозовский совершенно не понимал, за что так на него взъелись, он не слышал себя со стороны. И просто требовал — что по-своему меня умиляло — требовал, чтобы я вставала на его сторону и возмущалась диким поведением наших театралов! Когда же я мягко указывала ему на его недостатки, он бросал трубку и не разговаривал со мной по целым дням — чтобы, к примеру, ночью позвонить мне и как ни в чем не бывало забить мне голову своими идеями.

Это развлекало меня в последнее время, потому что приходилось привыкать к тяжелому графику работы, которым я сама же себя и загрузила. Если я работала по целому дню, то, придя домой, мне хотелось только одного — лечь и больше не подниматься. Ужасно болели ноги, и я предпочитала не думать, что Марк может позвонить ночью. Правда, набегавшись за день, я иногда так крепко засыпала, что не слышала звонков телефона, и Грозовский оставался ни с чем.

Во всей этой суматохе октября у меня совсем выпала из памяти одна дата. 16 октября. Мой День Рождения.

Накануне я, помнится, еще пришла домой с неожиданной радостью подумала: «Как хорошо, что я никому не сказала об этом дне».

Я не хотела закатывать праздник. Я, как и много лет назад, все еще не знала, как празднуются Дни Рождения. Я, как и много лет назад, все еще надеялась на неведомое чудо, которое подарит мне прекрасный небывалый праздник.

К тому же, в этот день мне нужно было работать полную смену.

На дворе стояло серенькое утро и, только подойдя к двери кафе, я обернулась и помедлила, прежде чем заходить внутрь. Из-за туч показывался слабенький луч солнца, но этого мне неожиданно оказалось достаточно. Я улыбнулась и, повернувшись, распахнула дверь кафе. Помещение было пусто. Это было странно, хотя бы по тому, что меня не встречал своей неизменной улыбкой Анатолий, который всегда приходил раньше меня. Официанты не болтали у бара перед тем, как идти переодеваться, а Владилена не цокала языком, перелистывая свои бумажки.

Медленно я подошла к бару и задумчиво поклацала ногтями по стойке.

За стойкой произошло какое-то движение — от неожиданности я резко подалась назад — и наружу вылез Анатолий. И с удивлением воззрился на меня.

— Ты что? — поинтересовалась я.

— Ничего. А что? Что-то не так? — спросил он искренне, протирая и без того чистую стойку.

— Ну… в общем-то… — начала я.

Прозвонил колокольчик — вошла толпа посетителей.

— Все нормально, — закончила я, заторопившись. — А где все?

— Владилена в кладовке — что-то пересчитывает. Миша на кухню к поварам ушел. А кто тебе еще нужен?

Мне некогда было разбираться с этими неуловимыми изменениями.

— Ох, и странный же ты сегодня… — пробормотала я, уходя.

Я принялась за работу и почти забыла об этих странностях, когда из кладовки появилась Владилена и что-то прошептала на ухо Толе, покосившись на меня.

Потом влетел Мишка и на ходу начал что-то выкрикивать весьма неразборчиво и громко, перекликаясь с музыкой. Владилена быстро замахала на него полотенцем — и он умолк. Покорно, будто это был и не он.

Но больше всего меня поразила Владилена, когда без пятнадцати десять прошествовала по залу и объявила немногочисленной публике:

— Уважаемые посетители, приносим извинения за это временное отклонение от правил, но только сегодня мы закрываемся в десять часов вечера. Завтра кафе будет работать как обычно.

Я посмотрела на нее, но она ничем не показала, что что-то не так и ушла в кухню. Я рассчитывала посетителей, жалея, что не могу пойти за ней и потребовать объяснений.

— Это что за новость? — поинтересовалась я, закрывая дверь за последним посетителем. Ответом мне стала тишина и выключенный свет.

Теперь свет падал лишь с улицы, от стоявших на обочине фонарей. Мне все это перестало нравиться. Я сделала пару шагов и услышала торопливые шаги по залу.

А потом — я громко ахнула — свет появился, но на маленьком участке и поплыл в мою сторону. Горели свечи на торте. На белом именинном торте.

А потом раздались аплодисменты и я, наконец, увидела их. Люди, не меньше двадцати человек, стояли вдоль стен, выглядывали из кабинок, сидели за столиками. И улыбались. В темноте я ясно видела их яркие улыбки. И свечи горели теперь не только на торте. Но и на всех столах и на барной стойке и на сцене были тоже свечи.

А вокруг всего этого огня сидели дорогие мне люди — коллеги и театралы-любители.