Время невысказанных слов

— Прорвемся, — повторила Тоня.

С тех пор у Тони и географа завязалась дружба. Дружба была защитная, отеческая.

Он ходил к ее отцу регулярно и передавал сведения Тоне. А она, в свою очередь, иногда вырывалась к отцу сама, если удавалось выкроить время среди череды занятий с репетиторами.

Географ звонил ей домой и, мастерски меняя голос, просил ее к телефону, если трубку брала мама. Голос географа она знала.

— И кто это? — спрашивала она, когда Тоня клала трубку.

— Семенов Гришка, просит прийти помочь ему с алгеброй.

— Ох уж эти Гришки, — успокаивалась мама. — Что у него, репетитора, что ли, нет?

— Есть, но он говорит, что репетитор наворотит всего так, что ему еще три года разбираться. Вот он и просит объяснить ему человеческим языком.

— Надо с него деньги за это брать… — ворчала мама.

— Ну мам, что ты говоришь! — Тоня одевалась и быстро уходила, прихватив учебник по алгебре. Голос у географа был молодой. Когда он этого хотел, конечно.

На улице они с географом тихо похихикивали, радуясь свои аферам. Они бродили по улицам, и учитель терпеливо рассказывал Тоне все, чем занимается ее отец, куда он ходил устраиваться на работу, на что он живет. Хотя, отдышавшись, нередко называл его «слабаком».

— Вот он, ребенок маленький, возишься с ним, возишься!..

Географ приводил Тоню к себе домой, а там ее за стол усаживала его жена и все прикармливала ее, приговаривая, какая она худенькая и бледненькая. Потом географ напоследок еще заставлял ее выпить чашку сваренного им кофе. Кофе был крепкий, и Тоня все смеялась, замечая, что это какая-то проверка на прочность — его крепкий кофе.

Они просуществовали в полнейшей конспирации два месяца. А потом мать засекла их на улице и устроила географу разнос за этот маскарад. Так как поймала она их в двух метрах от подъезда, в котором жил Тонин отец, то ей не составило труда догадаться обо всем.

Они ругались друг на друга, и географ все орал, что Тоня не пятилетний ребенок, который не может самостоятельно решить, видеться ей с отцом или нет. Мать же чеканила, что не желает, чтобы в их семейные дела вмешивались в школе. В ответ на это заявление географ высказался такими характеристиками, что у Тони, стоявшей рядом, глаза полезли на лоб от ужаса и восхищения. А смысл был лишь в том, что раз мать Тони такая правильная, то отчего она позволила всей школе соваться в эти отношения.

— Сама сбежала, задрав хвост, а Тонька осталась ваше дерьмо расхлебывать!

— Пошли, Тоня, — сухо резюмировала мать. Тоня вырвала свою руку из руки матери.

— Я пойду, но слушать тебя не буду.

Мать обиженно замолчала, но к следующему вечеру разработала новую тактику — «больная женщина с расстроенными нервами».

Теперь любая попытка дочери настоять на своей точке зрения вызывала умелые посылы за валокордином и прочими лекарствами.

И как бы Тоня ни была уверена в своей позиции, как бы ни демонстрировала эту уверенность, все же ей пришлось от многого отказаться.

Она ограничила свои отношения с географом только школьными, уменьшила походы к отцу, перестала заговаривать об отъезде в Москву. Она все еще сохраняла какую-то надежду, но краешком сознания понимала, что шансы уменьшились до невозможного. Так и вышло. Она не смогла бросить мать в одиночестве.

Как когда-то ей запретили петь — и это была серьезная травма для ребенка, которому до этого все хором твердили о его таланте, так теперь ей запретили уехать. Она могла бы, физически могла бы даже сейчас — взяла накопленные деньги и вперед, но она не была свиньей, эгоисткой, плохой дочерью, а мама ее все же в ней нуждалась, как ни крути.

И она больше не могла оставаться дома, ей надо было сократить время до минимума. И географ посоветовал ей найти работу. Мать, конечно, возмущалась, но препятствовать не могла. Давление стало не так велико, как раньше.

Теперь вот еще Миша и Варвара. Ну как они не поймут! Конечно, они ведь всего этого не знают… Сделать назло, прошло ведь столько лет! Но это было не в ее стиле.

Зачем? Понять бы для начала, что ей нужно? Как, в каком направлении двигаться после окончания школы? Педагогический, в который ее заставила поступить мама, Тоня подала документы, не раздумывая. Ей было все равно куда. Учителем она никогда не будет. Это уже решенный вопрос. Хватит уже, насмотрелась.

Петь? Работать официанткой? Было слишком много вопросов. Окольцованная жизнь разрушилась, но до Тони это доходило медленнее. Сейчас можно было видеться легально с отцом и географом, можно было приходить поздно, пользуясь графиком работы, можно было жить, не боясь наставлений о важности, вести себя как положено. Так что же, кинуться в омут с головой? Намного важнее понять, что делать со своей жизнью. Тоня чувствовала в себе огромные силы, потому что независимо от того, как внешне выглядела ее жизнь, отношения с матерью и другое, внутренне она точно знала, что сделает, а что нет. И никто не сможет уже так повлиять на нее. В этом была ее свобода. Внутренняя свобода.

***