Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре

И при этом Котлярский издал несколько книг в Израиле и России. В начале двухтысячных в Питере вышла его книга, в соавторстве с П. Люкимсоном, «Евреи и секс» (С-Пб., 2005), до сих пор котирующаяся как бестселлер. Потом, в соавторстве с А. Майстровым, — «Еврейская Атлантида. Тайна пропавших колен», (Ростовна-Дону, Феникс, 2008) и другие. В Питере были изданы его путевые заметки и размышления «Путеводная пыль» (Алетейя, 2013). Но, пожалуй, самая яркая среди его книг — сборник новелл и эссе «Непрерывность текста» (С.-Пб., Алетейя, 2011).

Я не очень-то верю в писательский универсализм; конечно, необязательно целый день маяться за письменным столом в трудных размышлениях о судьбах мира, но все же, воля ваша, слово и мысль должны вызреть, отстояться, иначе, кроме жестковатой и кисловатой скороспелки, ничего не соберете. И, каюсь, до выхода в свет этой книги я относился к сочинениям Марка Котлярского не то чтобы с настороженностью, но с некоторой отстраненностью. И был не прав…

Книга «Непрерывность текста» состоит из небольших по объему прозаических произведений разных жанров на самые различные темы, сгруппированные по циклам и, очевидно, написанные в самое разное время. Впрочем, автор не фиксирует дат их написания. Иная из миниатюр кажется простым трепом в компании друзей, а иная — глубоким размышлением о природе человека и его месте на земле. Случается и так: история вроде бы начинается с легкой болтовни, а кончается совершенно неожиданным финалом, бросающим читателя в дрожь.

Не всегда удается сразу нащупать внутреннюю связь, которая позволяет объединять тексты в единый цикл. Что общего, например, в трагедии великого древнеримского поэта («Смерть Катулла») и байке о придурочной девице, не умеющей адекватно сориентироваться в «предлагаемых обстоятельствах» («Малышка Шальфирер»)? Но эта связь есть, и она — не на уровне темы, фабулы, героев, она запрятана где-то в «корневой системе», до которой еще надо добраться, в том случае, разумеется, если читатель решится взяться за этот нелегкий труд. Ирония автора, его туманные полунамеки, подмигивания воображаемым адресатам нисколько не облегчат этой работы, скорее — затруднят.

Возьмем, к примеру, странную полемику четырех «типичных представителей литературной общественности» (так нас учили выражаться в советской школе) о романе Пастернака «Доктор Живаго» («Затеяли сыграть квартет») — спор, в котором никто не собирался искать истину. И именно поэтому, и еще, пожалуй, из-за антуража, простая вроде бы история оборачивается бессмыслицей, небывальщиной. Не зря жанр этой «шутки» автор определил как «фантазию для четырех голосов в белой комнате».

Фантазия, или даже фантасмагория — не случайный гость в книге Котлярского. Вот еще одна «запредельная» история — «Бесноватый» — «новелла-фантазия к 200-летию Н. В. Гоголя». О чем она? Да, о том, как великий русский писатель оказался посреди запутанных виртуальных взаимоотношений благополучного советского классика Николая Тихонова и пропащего изгоя Осипа Мандельштама.

В разделе «Из книги эссе „Стоп-кадр“» Марк Котлярский рассказывает о людях, которые на протяжении его журналистской и литературной карьеры встречались на пути: и всем известные, как теперь принято говорить, медиа-персоны, и просто друзья автора, имена которых ничего не говорят читателям. Очень часто поводом для воспоминаний были обыкновенные старые фотографии, хранящиеся в домашнем архиве.

И вот на свет выплывают сначала зрительные образы, а затем и истории, которые с этими людьми связаны, вернее, осколки истории, особенно прочно засевшие в голове писателя и вдруг оказавшиеся на поверхности. Кажется, будто Котлярский совсем не фильтруют своих ощущений, а пишет то, что приходит на ум. Его оценки порой кажутся пристрастными, иной раз, несправедливыми, но они всегда недвусмысленно отражают его, Марка Котлярского, позицию… И, конечно, писатель имеет на это право. «Я видел их такими, какими они были тогда в момент общения, — говорит он. — Главное, что все они были, были, были…»

Порой автор вздорно требует от своих героев, пусть даже те приехали в Израиль для кратковременного чеса по городам и весям, восторгов достижениями израильского народа. Его раздражают широко закрытые глаза маэстро Спивакова, повторяющего истертые слова про «Иерусалим — город трех религий». Его приводят в оторопь «свежие идеи» Виталия Вульфа о том, что «он принадлежит русской культуре, а еврейская культура его абсолютно не интересует». Его буквально бесит известная фраза Михаила Козакова: «Израиль мне понравился — я себе в Израиле нет» — красивая фраза, за которой «только пустота измельченной, увядшей души». Но в то же время от его пристрастного взгляда не укрылась та особенная серьезность и глубокий интерес, с которым смотрел на Израиль поэт Юрий Левитанский, посетивший страну в последние месяцы своей жизни. «Для меня эта поездка, конечно, больше, чем просто поездка заграницу, она поможет мне кое-что понять в самом себе», — с сочувствием цитирует Котлярский слова замечательного поэта.