Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре

И надо сказать, отнюдь не затерялся среди тамошней пишущей братии. Да он и не мог бы затеряться. В бурном потоке израильского литературного русскоязычия голос Алексина остался прежним, может быть, не столь уверенным, как раньше, может быть, слегка наивным по нашим сегодняшним меркам, но с искренней привязанностью к прежним дружеским застольям, приятным разговорам, симпатичным мелочам, однако, с твердым намерением говорить с читателями о главном: не следует привыкать ко злу и поощрять его.

5

«Недавно, совсем недавно он сидел вот здесь, на этом диване… Размышлял о жизни, не сосредотачиваясь на себе. Хотя тяжкое дыхание, словно пробивавшееся сквозь преграду, свидетельствовало о том, что на физическом здоровье своем он был обязан сосредоточиться. Был обязан, но только отмахивался от наших тревог. Быть может, они казались ему чрезмерными, назойливыми… И был обеспокоен судьбою поэзии, интеллигенции, и даже судьбою века, всего человечества… Но не было ни в одной его фразе возвышенной нарочитости… Поздним — и будто позавчерашним! — вечером мы с Юрой вышли на улицу, поймали такси. Обнялись и простились до скорой встречи. Но оказалось, что навсегда…»

Так в своей книге воспоминаний «Перелистывая годы» Анатолий Алексин рассказывает о своей встрече с поэтом Юрием Левитанским, которая состоялась в Тель-Авиве в ноябре 1995 года. В этих нескольких в общем-то скупых строчках писатель удивительно точно выразил очень сложное душевное состояние Левитанского в последние месяцы его жизни. И всего-то потребовалось несколько часов задушевной беседы.

Алексин сам приехал в гостиницу на морском берегу Бат-Яма, по-братски обнял Юрия Давидовича, пригласил его на следующий день в гости. Левитанский ехать не хотел, но, дав обещание, нарушить его не мог, и потому ворчал и сердился: «Конечно, мы с Алексиным давно знакомы, но близки никогда не были. Ехать, по-моему, неудобно. Надо позвонить и отказаться». Разумеется, в назначенный срок он поехал…

Вернувшись в гостиницу поздно вечером, он долго не мог уснуть и все рассказывал, «какой замечательный человек Толя» и «какая чудесная женщина его жена Таня». Он говорил: «Удивительно, что есть еще люди до такой степени способные на сочувствие и соучастие…»

6

Алексин был избыточно доброжелателен и дружелюбен. Сначала эта «избыточность» удивляла, но со временем, когда ты к ней привыкал и понимал, что это не поза, не притворство, а естественное и вполне искреннее состояние, тогда помимо твоей воли, порой неожиданно, ты открывал и себя навстречу ему. Сначала собеседника смущали комплименты, которые Алексин щедро отпускал знакомым и незнакомым людям, умудряясь даже у заведомого подонка отыскивать привлекательные стороны. Но потом, завороженный его речью, собеседник вдруг как бы включался в светлую ауру алексинского мироощущения и сам старался соответствовать ситуации. В то же время его оценки были чрезвычайно точны и актуальны, но их определенность и выразительность, спрятанные за детским удивлением подслеповатого взгляда, не сразу бросались в глаза.

Книги Алексина очень похожи на него самого, а этот психологический феномен, если вдуматься, далеко не самоочевиден в писательском творчестве. На первый взгляд, его воспоминания «Перелистывая годы» — вполне благодушны, почти наивны. Эту иллюзию умело поддерживает и сам Алексин. Более того, он искренне верит в это. Книга вполне интеллигентная — в том смысле, что в ней напрочь отсутствует какое-либо сведение счетов с коллегами, со знакомыми и незнакомыми людьми. В мемуарной литературе такое, к сожалению, встретишь не часто.

Но когда речь заходит об «антиподах» — сталинских соколах прошлой и нынешней поры, — ни о какой «благости», разумеется, речи нет. Повествование становится ироничным и жестким.

Великолепны детские воспоминания писателя о дачных встречах с «приветливыми и милыми людьми» Николаем Ивановичем Ежовым и Генрихом Григорьевичем Ягодой… Ярко и выпукло звучит в книге другое воспоминание из детства: два публичных выступления мальчика Толи Гобермана с чтением стихов — одно в присутствии поэта Маршака, а другое — наркома Кагановича. Замечательное мастерство контрастного изображения!

Анатолий Алексин пристрастен к своим современникам. А как же иначе! Беспристрастная проза — не более чем учебник по бухучету.

7

За годы жизни в Израиле Алексин издал в Иерусалиме и Тель-Авиве несколько книг прозы: роман «Сага о Певзнерах» (1995), сборники повестей и рассказов «Смертный грех» (1995) и «Ночной обыск» (1996), уже упомянутую книгу воспоминаний «Перелистывая годы» (1997). А в новом веке, после 2000-го, его книги «вернулись» в Россию: столичное издательство «Терра» переиздало книгу воспоминаний, в Нижнем Новгороде вышел сборник повестей и рассказов и, наконец, — диво дивное по тем еще скудноватым временам! — «Терра» печатает пятитомное собрание, а «Центрополиграф» — и 9-томное. А потом еще и еще… И все это, заметьте, выходит в коммерческих издательствах, жестко соблюдающих «принципы чистогана» и с высокой колокольни плюющих на «старые заслуги» и советскую конъюнктуру!