Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре

О его игре в тот период критики писали: «В 1929 году он вернулся в Польшу и выступал в своем родном городе Варшаве… Лямпе — зрелый актер, он создает образы, которые могут быть причислены к лучшим в еврейском театре. Его „Тевье-молочник“ принес единогласное признание и вызвал самые похвальные отзывы во всей еврейской прессе… После десяти лет работы с лучшими театрами у признанных режиссеров бывший „балаганщик“ Лямпе превратился в зрелого актера».

Другой критик писал о том, как Морис играл Тевье: «Лямпе — артист с большими возможностями, его талант ядреный, сочный. Он подошел к образу Тевье с душой, вложил все свое сердце в эту роль… У него получился яркий Тевье, его герой вырастает не из череды событий, он заполняет всю сцену в основном своим душевными качествами…»

В 30-е годы Лямпе продолжает свое бесконечное кружение по Европе, затем США и снова Европе… Большой успех сопутствовал артисту при работе над инсценировкой Р. Шушаны-Каган мелодрамы «Урке-Нахальник» известного криминального писателя, а в прошлом — вора «в законе» Ицхака Фарберовича. Артисты играли этот спектакль целый год, а после гастролировали во многих городах Польши, во Франции, Бельгии, а также в Ковно и Риге. До сентября 1939-го они ездили по всей Прибалтике.

Близилась Вторая мировая война, и сталинский «железный занавес» вскоре закрылся окончательно; Морис обнаружил себя отрезанным от своей семьи… Как оказалось — навсегда.

Вскоре, однако, вероятно, из-за возникшей неразберихи Лямпе все-таки удалось «прорваться» в Вильнюс, где он поступил актером в идишскую труппу. Морис стремился на восток, несмотря на обещание американской визы и уговоры коллег и друзей двинуться на запад.

…А Руфина с сыном была далеко, в Харькове. К этому времени она стала ведущей актрисой передвижного еврейского театра «Гезкульт».

О дальнейшей судьбе артиста рассказала в своем дневнике партнерша Лямпе по сцене Р. Шушана-Каган. 6 сентября 1939-го, через несколько дней после начала Второй Мировой войны, Лямпе пришел к ней в ее варшавскую квартиру, оставил свой «запас» сахара, несколько книг и сказал, что он готов бежать, куда глаза глядят.

11 октября 1939-го она отмечает: «Лямпе объяснил, что „так жить невозможно. В Белостоке можно будет работать. Буду зарабатывать. Не буду бояться. Советы нас хорошо примут“. Он уже не может дальше сидеть и прятаться, прислушиваться к каждому стуку в дверь. Он не может жить, если нельзя выйти на улицу. Это медленная смерть… Скоро уже не будет возможности бежать».

12 ноября 1939-го Лямпе с группой знакомых уехал из Варшавы, и 15 ноября добрался до Белостока, где первое время «не имел даже места для ночлега и скитался по улицам». Морис надеялся на работу в еврейском театре, который открыли в Белостоке бежавшие из Польши еврейские актеры. Но по каким-то причинами Морис не был туда принят.

Шушана-Каган вскоре уехала в Вильно, откуда с семьёй эмигрировала в Аргентину, пообещав прислать визу и своему товарищу по сцене. Морис же в 1940-м перебрался в Гродно, где создал еврейский театральный коллектив, располагавшийся, в основном, в городе Слоним. Во время одного из спектаклей актер неудачно спрыгнул со стола и повредил ногу, — пришлось даже делать операцию. После выписки ему все же удалось добраться в Вильно и даже устроиться на работу в Виленском государственном театре.

Еврейский писатель Шмерл Кочергинский вспоминает: «В субботу 21 июня 1941 года в зале театра на Ковенской улице проходила премьера „Большого выигрыша“ (на сценах еврейских театров эта пьеса Шолома-Алейхема шла под названием „200 000“). Зал заполнили лучшие представители еврейской интеллигенции со всей Литвы, которые приехали на этот праздник искусства. Представление было превосходным. Не было конца аплодисментам… После спектакля пошли на банкет».

Под утро, когда актеры разошлись по домам, немецко-фашистские войска перешли границу СССР.

Лямпе перебрался из гостиницы к своему коллеге. Друзья предлагали ему бежать из Вильно, но он категорически отказался. Морис пробовал устроиться на работу, но из-за больной ноги ему это не удавалось. Теперь он оставаться дома, доставал губную гармошку и играл свои любимые хасидские напевы.

Утром 14 июля нацисты окружили двор, перекрыли все выходы и пошли по дому в поисках скрывавшихся там мужчин. Зашли в квартиру, где жил Лямпе, велели всем мужчинам одеться и увезли в тюрьму. Очевидцы, которым удалось освободиться из заключения, передали, что Лямпе пел в тюрьме песню «Холом халамти» («Снился мне сон») из спектакля «Большой выигрыш» по Шолом-Алейхему. Через несколько дней он, как и многие другие евреи, был расстрелян в Понарах неподалеку от города.

2