Время подонков: хроника луганской перестройки

– Вы, генерал, должны понимать, что есть и национальная демократия. И вы должны этот факт учитывать. Мы Украина – и мы отличаемся от других народов Советского Союза. Украинская демократия берет свое начало от запорожских казаков, она старше других демократий и имеет свою особенность – украинскую…

И эти тезисы, пока еще неизвестные луганчанам, он повторял много раз, в разных вариантах, областному генералу.

Семерчук решил, что хватит слушать эту националистическую ересь, а то его кто-то узнает и, как работника обкома, попросит что-то прокомментировать, и он, потихоньку выскользнул из толпы, и пошел домой. Дома, за ужином, Лена его спросила:

– Не жизнь, а какой-то кошмар! Что же будет дальше?

Роману не хотелось признаваться в том, что в обкоме не знают, что будет дальше и поэтому он ответил более оптимистично, чем думал:

– Перемелется все, и снова будем работать. Может, не так, как раньше. Меньше переживай по этому поводу. Надо в отпуск. Может, поедем в Крым?

Лена передернула плечами – воспоминания об отдыхе в Крыму часто увязывались у нее с выходом замуж за Семерчука, и ей это было неприятно. И она возразила:

– Я уже в отпуске и мне хорошо в новом доме. А тебе бы надо отдохнуть. А то последнее время ты отдыхаешь осенью.

– Завтра же напишу заявление на отпуск. Но боюсь, что не дадут.

Настроение у обоих было подавленное из-за того, что в стране нет порядка, а у Лены снова возникла боль за свое замужество. Она стала многое в этом замужестве понимать, потому что видела дружбу своего отца и свекра – кажется, они устроили ее будущую жизнь.

На следующий день Роман просто не смог зайти к Бурковскому, чтобы решить вопрос с отпуском. Сначала его не было, а потом он долго находился в кабинете у первого. Совещаний не было – партработники сидели в кабинетах, иногда быстрым шагом проходили по коридору, забегая на минутку к коллегам, чтобы обменяться мнениями по сложившемуся положению. Семерчуку даже стало казаться, что этот большой дом, в котором он работал более десятка лет, стал для него чужим. С тяжелым сердцем обкомовцы расходились вечером по домам, не зная, что будет завтра.

Но через день прилетел в Москву с отдыха Горбачев. Он с женой с удовольствием рассказывали, как их полностью изолировали на новой даче. Жена поведала, что нашли на чердаке старый детекторный приемник и слушали его и поэтому были хоть в курсе основных дел в Москве. Но пронырливые журналисты задали резонный вопрос – как на только что построенной даче оказался приемник пятидесятых годов? И Горбачевы замолчали, довольные тем, что в скирде сена, по-крестьянски, пережили трудные дни и теперь можно и покрасоваться, да и занять какую-то должность. И вот Генеральный секретарь Горбачев публично бросает на стол свой партийный билет и заявляет, что он понял, что партия – преступная организация, а он перестроился. Только как перестроился – морально или материально – он не пояснил. Недаром при социализме, каждый новый правитель по своим моральным качествам, ниже предыдущего. И вот венец морального разложения – Горбачев – совка меченый. А девятнадцать миллионов коммунистов так и не смогли перестроиться, оказались честными дураками – своими вносами кормили эту высокопоставленную партийную гниль. В партии, где много членов, мало ума у каждого. А если у партии не хватает ума, то с лихвой хватает наглости, чтобы объявить себя честью и совестью народа. Народ! Смотри на своих правителей! Они же утверждают, что они твоя совесть! Смотри, громче!

А на следующий день Ельцин прекратил деятельность КПСС. Он, как бывшая партийная совесть народа – запретил партию, которая вывела его, пьяницу, на самую высокую политическую орбиту и своей грязью облил народ. Эта грязь, превращаясь в семейную, потом в организованную преступность, стала подгребать под себя богатства народа. В этот же день работники МВД в обкоме забрали стрелковое оружие – десять пистолетов, которые всегда находились в сейфе в одном из отделов – на случай какой-либо опасности. А сейчас оружие изъяли – партия уже не боевой орган. Положение стало серьезным.

Но, тем не менее, Семерчук и другие его работники обкома вышли на работу. В коридоре их встречал Бурковский:

– Заходите в малый зал заседаний…

В зале собрался последний, неполный штат обкома. Кто-то уже не вышел на работу. Пришел Бурковский. Он прошел за стол президиума. Он не садился на стул, немного постоял, будто собираясь с мыслями и начал тихо и медленно говорить:

– Как вы все знаете, вчера бывший партийный руководитель, ныне президент России – Ельцин обнародовал документ о запрете коммунистической партии. Горбачев, публично выбросил свой партбилет, и объявил свою партию преступной. Наша партия не существует. Мы с вами честно работали по построению нового общества, как бы его не называли – социалистическим или коммунистическим. Нам нечего стыдиться. Нас, коммунистов, предали переродившиеся в буржуазном духе, руководители.

– Под суд их! – раздался чей-то голос.

Бурковский вытер пот на лбу: