Время просить прощения

– Да вот, товарищ комиссар, труса на чистую воду вывели. Такое тут несет, что мало я ему влепил!

– Этот трус представлен к награде за бои под Курском! За самоуправство ты сам можешь под трибунал пойти. Хочешь?

– Да вы бы слышали его, товарищ комиссар, сами бы расстреляли!

– Если в его словах или действиях найдут умысел, трибунал сам разберется. А пока… – комиссар подал мне руку и помог подняться. – Следуйте за мной, товарищ…

Опираясь на руку комиссара госпиталя, я с трудом попрыгал за ним. Никто, кстати, костыль мне не подал, пришлось самому наклоняться. Заведя меня в кабинет и помогая сесть, комиссар предложил курить.

– Спасибо, – кивнул я, но не стал закуривать.

Черт его знает, что мне сейчас предстоит пройти.

– Рассказывай!

– А что рассказывать, товарищ комиссар? В плену, когда в начале войны попались немцам, многие бойцы, те, что называли себя украинцами, открыто говорили о ненависти к русским и к Союзу вообще. Говорили, что их никто не спрашивал, хотят ли они жить в одной стране с русскими. Еще ругались, что дескать Гитлер хотел Сталина свергнуть, а им дать независимость, мол, надо не за Красную Армию воевать, а за немцев…

Хрум! В руках комиссара сломался карандаш, а бешеные глаза выдавали крайне озлобленное состояние.

– И ты это предложил бойцам? – вскинулся комиссар.

– Нет, вы не поняли, я же не совсем дурак. Бойцы говорили о том, что скоро Киев освободят, а я рассказал о том, что слышал от украинцев. Этот, что меня ударил, сказал, что сам с Киева и такого мне не простит.

– Тебе повезло, что я в это время проходил, иначе тебя бы забили за такие речи. Надо же догадаться, сказать такое раненому в боях красноармейцу! Ты в своем уме? Когда и как долго ты был в плену?

– Ну, в июле вроде попал. Мы где-то у Могилева были. Что произошло, я не знаю, был бой вроде, очнулся, меня ребята тащат на себе по дороге. Вокруг конвой немецкий, потом какой-то барак был, на работы водили…

– Сбежал?

– Вроде того…

Как я расскажу ему, что сбежал через расстрел?

– Сделаю запрос на тебя. Пока иди в палату, да помалкивай. Трогать тебя не станут, побоятся, но и ты не болтай больше такого.

– Хорошо, – я встал, опираясь на костыль.

– Это предатели были, те, кто такое говорил. Скольких мы таких передавили после революции, а вишь, есть еще. Я тоже украинец, но и мыслей таких не допускал никогда. Понял? Мы кровь свою в гражданскую проливали не для того, чтобы врагу продаться. Мы создали себе страну, где все для гражданина, и не важно, где он родился, главное, чтобы человеком был!

– Понял, – кивнул я и повесил голову.

В палату я вернулся осторожно, если честно, то даже побаивался. Комиссар мне дал кусок бинта, им я вытер нос, кровь уже не текла, но боль была, наверняка на утро синяки вылезут под глазами. Господи, сколько раз я тут уже получал по всем частям тела, даже не сосчитать. Но в этот раз сам дурак. К чему я брякнул это?

Улегся на кровать, старался не шуметь, все делали вид, что спят, время было позднее, но предательски грохнул костылем, когда ставил возле тумбочки.

– Еще раз такое брякнешь, комиссар не поможет! – услышал я голос того верзилы, что и одарил меня ударом в нос.

– Да он вроде и не помогал, – вновь брякнул я.

– Ты танкист?

– Ну, да, – ответил я.

– Хоть одного немца сжег?

– Я механик-водитель, – бросил я и прикрыл глаза.

– Мазута… – таким же тоном ответили мне.

– Да хоть горшком назови.

Нос болел, и я правда хотел спать.

Как и раньше, со мной особо не разговаривали, но теперь и вовсе смотрели в другую сторону. Мне было плевать. День за днем я лихорадочно думал, как попасть домой.

К вечеру в палату заявился комиссар и позвал за собой. В этот раз руки не подал, самому пришлось вставать и медленно прыгать за ним.

– Ту пургу, что вчера тут гнал, забудь. Рассказывай, кто ты, где слышал такие речи, или, может, вообще все придумал?

Я удивился:

– Я вас не понимаю?

– Ты в армию был призван в начале года. Какой сорок первый? Ты тогда учился еще, бронь сняли в сорок втором, когда вылетел из института! – заорал комиссар.

Как это? Хотя стоп. Я ведь ничего о себе не знаю, появился в танке, дальше – бой, госпиталь. Что и как делал тот, чье тело я занимаю, понятия не имею.

– Я не помню этого.

– Стало быть, помнишь, как воевал в сорок первом, хотя и не призывался в то время? Что ты мне тут голову морочишь? Отвечай, где слышал такие речи?

– Я не помню. Понимаете, у меня бывает такое, что-то с головой после ранения. Постоянно какие-то мысли в голове, да и болит она сильно…

– Учти, такое я не оставлю! Сейчас иди, я узнаю у доктора, что у тебя за проблемы с головой, а там посмотрим. Говоришь, можно сказать, как настоящий враг, но в то же время в полку тебя помнят хорошим бойцом. Я не врач, проверю, а там видно будет.

Черт, сорвалось. Я-то уж думал, что этот рьяный коммунист меня сейчас арестует и в трибунал, а там расстреляют по-быстрому, и я вернусь домой. Так нет, проверять он будет. Как же я хочу домой, кто бы знал!