Время просить прощения

– Почему? – поднял глаза я и почти тут же вновь скосил глаза на левую руку.

– Потому как без руки это как-то трудновато будет, – проговорил врач или фельдшер, кто их разберешь.

И я завыл. Завыл от безнадеги и боли, от своей тупости и невезения. Что я чувствовал сейчас, не объяснить словами. Я в долбаном прошлом, в блокадном Ленинграде остался без руки и почему-то никак не просыпаюсь. Убить себя снова? А вдруг дед что-то сделал такое, что я не вернусь больше в свое время? Вдруг в этот раз не повезет, и когда я умру, то к себе не попаду? Да и просто больно это, умирать, да потом еще в голове такая каша от впечатлений будет, что просто жуть. Может, все же так вернусь, ранение-то тяжелое…

Моего возвращения домой не последовало ни через день, ни через пять. На третий день меня погрузили на санки, такие же, на которых я трупы вывозил с улиц Ленинграда, и утащили в госпиталь. Он был недалеко, буквально на соседней улице. Их много, наверное, меня поместили в ближайший. Рука была плотно забинтована, через день мне делали перевязки. Но волновало совсем не это.

Во-первых, ранение было не одним, мне еще и голову задело, совсем чуть-чуть, да в бок попал небольшой осколок и, вот, рука… Мне ее не оторвало, просто повредило серьезно, а местная медицина такова, что врачи лишь отрезали мне мою родную руку, и все. Зато вроде как рана чистая, это типа обнадежили.

Ну и во-вторых, я, похоже, тут застрял. Главная проблема была даже не в ранах, а в том, где я! Здесь почти не кормили, я не солдат, пайка у меня как у ребенка, никакая, в общем. В первый же месяц, да-да, я тут уже целых три нахожусь, я потерял килограммов пять веса. Впоследствии все стало еще хуже.

Я мало походил на человека, сейчас я выгляжу примерно как те трупы, которые я собирал и возил в морг. Вся разница в том, что я пока жив. Вставать не могу, бок еще болит, да и сил нет. Врач говорит, что скоро выпишет, а я не знаю, радоваться или нет. Куда я пойду, что буду делать? Ума не приложу. Мой местный отец не приходил ни разу, хотя, думаю, ему наверняка сообщили. Я тупо лежал, глазел вокруг, слушал стоны и крики раненых, наблюдал за уставшими, как шахтеры, врачами и медсестрами и больше ничего.

– Эй, Севка, держи, нам пайки выдали на раненых, с сегодняшнего дня будешь получать чуть больше, чтобы к выписке смог вставать.

Мне протянули большой кусок хлеба, а на тумбочке появилась тарелка каши с мясом. Каша была горячей, даже удивился. С трудом сев на кровати, я взял ложку в руку и под одобрительный кивок санитара начал есть. Каши было мало, буквально три-четыре хорошие ложки. Я умоляюще посмотрел на того, кто доставил мне еду, но тот покачал головой.

– Нельзя тебе больше, умрешь, – ответил он на молчаливо заданный вопрос.

– Я без еды быстрее умру, – выдохнул я, наворачивая за обе щеки хлеб, едва успевая прожевывать, не хватало еще подавиться. Увидев на тумбочке кружку, схватил и с жадностью выдул почти целиком воду, которая была налита в нее.

– Ничего, откормим потихоньку. Говорят, Гитлеру наши хорошо под Москвой наваляли, может, скоро и к нам пробьются. Пока, правда, тяжело у нас, по Ладоге дорога накрылась, лед сходит.

– А куда мне, Иван Тимофеевич?

Санитар был мужчиной лет пятидесяти, он ко мне нормально относился. Да и я старался больше не тупить, как раньше. К тому же у меня теперь есть железное алиби насчет незнания местных реалий. Осколок, чиркнувший по голове и пропахавший там немалую дорогу, принес мне контузию в чистом виде. Поэтому я легко отмазывался, когда у меня что-то спрашивали, банально ссылаясь на потерю памяти.

– Наберешь вес, устроишься куда-нибудь, работы и для одной руки много. Главное, не паникуй и с водкой не перебарщивай, все будет в порядке, тебе еще жить и жить.

Хорошо ему говорить, жить и жить, а мне каково? Я его прямо и спросил, есть у него работа для меня, так тут же запричитал, что ему не нужны калеки. А где их взять, не калечных-то? Кто еще цел, тот на войне. Порадовал Василий Константинович, тот самый, что меня в похоронку устроил. Справил мне документы, сказал, чтоб я отца благодарил, так что хоть с этим теперь проблем не было.

Мне тут доктор в больнице рассказал, что он тоже знает моего папашу и почему Константинович такой добрый. У него вся семья при бомбежке погибла, а он друг моего отца, вот и пожалел. А еще батя на финской ему жизнь спас, поэтому мне и повезло, устроился вроде как.

Документы получены легальные, настоящие. По ним я получил ранение по дороге в часть, куда направлялся по указанию комиссара НКВД. Во как, всесильная контора мне бумаги делает левые, а говорили, что они только и искали, кого бы расстрелять!