Время просить прощения

Мысли лихорадочно носились в голове. Я обдумывал все, что увидел и узнал, сопоставляя с тем, что слышал ранее в своей настоящей жизни.

Уже через пару часов мне выдали валенки, отобрав мои тонкие ботиночки, даже уютно как-то стало, тепло, а то я уже серьезно продрог. Познакомили с двумя мужиками, лет по сорок каждому, и отправили на работу. Или на службу? Мужики смотрели косо, еще бы, молодой, здоровый парень, а не на фронте! Разговаривать не стали совсем, только кивнули, хмуро приветствуя, да и то нехотя. Как объяснит мое трудоустройство сам Василий Константинович, не представляю, думаю, ему и самому достанется за такое.

Рассвело, на улице стало светло, но город при свете дня просто пугал. Огромные, широкие улицы, от которых в стороны убегают и скрываются в тупичках более мелкие, представляли собой страшное зрелище. Людей почти нет, где-то совсем рядом стреляют, причем далеко не из стрелкового оружия. Кругом сугробы с протоптанными между ними петляющими зигзагом тропками.

Мы втроем двигались по закуткам с санками, какими-то проходными дворами-колодцами и внимательно осматривали каждую подворотню. Хорошо еще, что по квартирам не нужно ходить, там, скорее всего, трупов много, если судить по моей здешней квартире. Вроде как их другие ищут, стаскивают вниз, а позже увозят. Таких, если встретим, тоже нам возить.

Как оказалось, тут все было отработано, давненько уже люди так живут, привыкли. К нам начали выходить уже в третьем дворе. Люди просто перебрасывались парой фраз со старшим нашей бригады, и мы либо ждали, когда вынесут покойника, либо шли за ним сами.

– Три дома, как управдом сообщил, шесть человек. Придется пахать сегодня и день, и всю ночь втроем, людей нет почти, – прояснил для меня старший из нас, пока мы ждали, когда вынесут первого.

Им оказался старый, худой и сморщенный, словно выжатый лимон, человек. Увидев его, я вспомнил о тех, кого видел уже недавно в своей квартире, ведь их тоже нужно выносить… Мне стало плохо. Ведь сейчас я вижу совсем другую картину, это не фронт, где к покойникам быстро привыкаешь. Чтобы видеть этих гражданских, обычных людей, что прятались от войны в своих комнатках и умерли от голода и холода, надо иметь стальные нервы. В голове поплыл туман, ноги стали как из ваты, холодный пот и трясущиеся руки сделали свое дело.

Очнулся я от небольшой тряски, открыл глаза и охнул: я лежал рядом с санками, лицом к лицу с мертвяком.

– Чего вы меня с ним положили? – заорал я.

– А куда тебя класть? – сплюнул старший.

– Ну, я не умер пока!

– А какая разница? Толку от тебя не больше чем от покойника, вот и лежи рядом…

Я тут же вскочил.

– Я справлюсь, просто поплохело, я мертвяков боюсь, вот и…

– Из-за этого не на фронте? – хмуро спросил старший.

– Можно и так сказать… – кивнул я и повесил голову.

– Первого дотащишь, смени портки, а то отморозишь хозяйство, понял?

Я только сейчас почувствовал, что у меня все ноги сырые. Твою мать, я опять напрудил в штаны… Да как так-то? Что ж это такое со мной? Впрочем, наверное, кого угодно из моего времени засунь в этот ужас под названием война, любой обделается.

Реакция организма хорошо показывала, кто я такой. Было стыдно, ужасно стыдно, ведь я же вроде как мужик, трясусь, как щенок побитый, а меня никто не бил, не унижал. Зато это, возможно, и снимет все вопросы о моем побеге с фронта.

Мне не пришлось запоминать путь, куда нужно тащить покойников. Санок было двое, поэтому и тащили мы их вдвоем. Старший остался на последнем адресе, будет пока дома ближайшие проверять, да улицу, а мы с еще одним мужиком – к моргу.

Тащить санки с мертвым человеком было, в общем-то, не особо тяжело. Труп был нетяжелым, только норовил все время соскользнуть. Надо бы ремень какой придумать, чтобы пристегивать их. Так и сказал напарнику.

– Сейчас двор проходить будем, я там веревки на бельевых столбах видел вчера, срежь одну, – посоветовал тот.

– А вас как звать?

– Да я сам прихожу. Таких, как мы, особо не зовут… – Увидев, как я закусил губу, мужик все же назвался: – Алексей Матвеевич.

– Алексей Матвеевич, а много людей возите? – решился я спросить.

Мне важно было поговорить, колотит всего, а пока ведешь беседу, вроде и отвлекаешься.

– Очень, – выдохнул мужик, – очень много. Я сам не считаю, но слыхал от начальства, что в декабре собрали больше пяти тысяч. Сколько в этом месяце будет, не знаю, но, скорее всего, больше.

– Вот и у меня мама с сестренкой дома лежат, наверное, их тоже кто-нибудь вынесет и увезет… – проговорил я, заметив, как выражение лица у Матвеича изменилось, он вздохнул, да так тяжело, что я понял: сочувствует.

…Значит, январь на дворе. Знать бы еще, год какой… Но раз людей еще много, а умирает еще больше, значит, скорее всего, сорок второй. В школе вроде на уроках истории рассказывали, что зимой сорок первого – сорок второго больше всего умерло. Москва никак не могла наладить поставки продуктов, вот и умирали люди от голода и холода. А холод и правда ужас какой сильный. Мои мокрые штаны в момент стали как железные. Еле иду. Интересно, а где мне взять запасные? Так и спросил у Алексея.