Время сержанта Николаева

— Понимаешь, рано или поздно, — продолжал он тихим голосом, радуясь его осмысленной приглушенности, — это должно было произойти. Сейчас вся Россия — “Чайка”. Идет жуткое, подчас горькое, несчастное перераспределение ценностей. Новые, сегодняшние хозяева жизни, они, конечно, нахапают и через год-другой, конечно, растворятся в тумане, как ежик. (Шурочка улыбнулась, она любила те же мультфильмы, что и Петя, и своего недавнего знакомого вспомнила.) На их место придут другие Новые, большие патриоты, и тоже схлынут. А настоящие созидатели придут с третьего захода. Бог троицу любит. А эти, в рыжих кожанках, — временное явление. Так что радоваться нечему и некому.

— А кто радуется-то? — спросила Шурочка. — Это ты чему-то радуешься. Вы все тут радуетесь, что “Чайка” погибает. А чем она вам-то, тебе-то помешала, я не могу понять? Почему вы не любите место, где живете? Неужели нам здесь было плохо? Или детям было плохо?

— Я думаю, что это было лучшее время.

— Правильно, миленький. Это было лучшее время. Какие мы спектакли закатывали! Какие ярмарки были! Блины, шашлык, пельмени — все рекой лилось... Кстати, я тебе подарок принесла.

— Какой еще подарок?

— Ценный. Фрак. Примерь. Хотя ты в нем уже играл Интеллигентного жениха прошлым летом.

— Нет, Шурочка, ошибаешься, — сказал приободрившийся Петя, вставая с топчана. — В нем Колокольников играл Интеллигентного жениха.

— Колокольников? Тоже мне интеллигент. На нем фрак сидел, как на арбузе. Вширь трещит, а рук не видно. Во фраке руки должны болтаться. Длинные пальцы...

— Сама такого выбирала.

— Ты бы видел, как он клянчил.

— Да уж видел, — говорил Петя, надевая с удовольствием фрак поверх тельняшки, бесплодно ища на нем хотя бы одну пуговицу, наслаждаясь его залоснившимися лацканами, сгибая в локтях руки и делая шаг то влево, то вправо с тем, чтобы придать полет птичьим фалдам.

— На кого я похож? На стрижа?

— На чайку, — восхищенно сказала Шурочка. — Голова белая, грудь в полоску, а крылышки черные.

Намерившись до испарины, Петя умело, помня, что он во фраке, сел на топчан.

— Это ты — чайка!

Ай да Петя! В самое сердце польстил.

— Спасибо, Шурочка, за подарок.

Шурочка пожала полными плечами, как правило, потому что шила все свои платья сама, глубоко декольтированными. Она, едва мурлыча, подошла к топчану и, глядя сверху вниз Пете в глаза, хитро и простительно прищуриваясь, мотая головой, сказала:

— А я, Петенька, видела, как на тебя подруга Нового смотрела.

У Пети в глазах замерло легкомысленное, наверное, в связи с тем, что он был во фраке, недоумение.

— Как? — изумился он.

— Видела, видела.

— Ну как? — уже сердился Петя, заливаясь красными чернилами; ему и самому было любопытно, как же на него посмотрела Новая.

— Похотливо, Петенька, — так же лукаво-ласково ответила Шурочка, кажется, что-то проглатывая внутрь себя.

Петя напряг память: Новая, высокомерная, умная и красивая, как ему представлялось, старалась вообще ни на кого не смотреть. Неужели он что-то пропустил?

— Нужен я ей, — сказал он угрюмо, полный сомнений. — Такие леди если на что и обращают внимание, то на мои грязные ботинки. Таких, как она, возмущает, почему же мы не чистим ботинки. А что там, извините, чистить?! Обмануло тебя твое зрение, Шурочка: не похотливо, а брезгливо.

Шурочка улыбалась прищуром. Она согнула свою ногу и поставила ее коленом на топчан рядом с Петей. Он уже знал, что всякое сгибание Шурочкой колена ничем хорошим закончиться не могло и ничего другого не означало, как флирт. Ее огромные бедра и живот были теперь на уровне его глаз. Его ноздри натыкались на какой-то душистый, но плотный, болотистый, спекшийся запах. Вряд ли он поднимался высоко, к потолку, или шел с улицы, но поблизости с ее животом было настоящее его исчадие. Если бы Петя был поэтом, он бы сказал, что смердело, как в конце века, как в конце света.

Когда зазвонил телефон, один из двух, внутренний, Петя бросился к нему с мимикой благодарности и с той же благодарностью говорил “хорошо” и кивал нижней мембране трубки. Шурочка подозрительно, не снимая колена с топчана, следила за его реакцией, исключительно учтивой и отзывчивой, что, собственно, никак не противоречило Петиному амплуа. Ее бесило: с кем можно еще учтиво говорить по местному телефону?

Наконец он положил трубку и сказал, делая беспокойные глаза:

— Людмила.

— Что ей надо?

— Фриде плохо. Она вызвала неотложку, попросила меня встретить машину у главных ворот.

— Я же говорю, они старуху раньше времени в гроб загонят. Встречай. Я пошла туда, — скомандовала Шурочка, расправляя складки на платье и сквозь платье, вздыхая, откидывая настежь дверь. — Фрак сними, — крикнула она уже с улицы, вполне представляя мешкотного Петю, встречающего карету “скорой помощи” во фраке.

Шурочка, что невозможно было скрыть, чувствовала себя немного уязвленной тем обстоятельством, что позже других узнала о болезни Фриды и позже других пришла к ней на помощь.