Время Сигизмунда

Священник, мягко проговорив, взял ребёнка за руку и привёл за собой в избу.

— А что, не говорил я, — забормотал органист, — лишь бы какой оборванный бродяга появится, он примет его как самого большого гостя и к тарелке допустит, чтобы нас объедал. Уже его и в дом отвёл.

Все с любопытством приблизились к двери подслушивать и подглядывать, но пробощ, не думывая рассчывать мальчика, сначала взялся за осмотр его головы.

— Что у тебя с головой? — спросил он заботливо.

— Разбита, — сказал мальчик.

— Ударился?

— Злой человек ударил.

— Садись, дитя моё. Воды и бинтов! — крикнул священник. — Магда, тёплой воды, чистый платок, и скорее. Не годится, чтобы больной ждал.

Магда быстро вскочила и побежала к кухне, органист пожимал плечами.

Ксендз тем временем внимательно развязывал окровавленную тряпку, которая от запёкшейся крови прилипла к светлым волосам мальчика, отвязали её, сняли и на черепе показался глубокий порез.

Ксендз, увидев рану, от которой ребёнок даже не стонал, содрогнулся, но, превозмогая чувство отвращения, начал сразу осматривать, обмывать и завязывать.

— Может, тебе что-нибудь дать поесть? — спросил он.

— Кусочек хлеба, — сказал Мацек, — потому что я второй день не ел.

— Второй день! — и пробощ живо пошёл за дверь, но Магда уже его опередила на кухне.

— Он говорит, что второй день не ел! — пробормотал органист. — Чтобы имел право лучше нас вокруг миски крутиться. Это подло!

— Расскажешь мне, что тебя сюда пригнало, — сказал пробощ, — но сперва нужно, чтобы ты поел и отдохнул. Сядь и не двигайся, а я тебе постелю.

Сказав это, он сам пошёл в углу первой комнаты постелить.

— Сам стелет, — говорил органист за дверью, а не знает даже, для кого. Так он всегда, а органиста ему не жаль и приказывает петь и петь.

Когда клехи за дверью подглядывают, когда Магда готовит еду для Мацка, а священник сам стелет ему на полу, мальчик с любопытством, боязливо оглядывается, складывая руки, точно про себя молился.

— Смилуйтесь, — сказал он, — не беспокойтесь обо мне; я отдохну и пойду дальше, отдохну где-нибудь в доме.

— Тут тебе будет лучше. А сначала съешь, что Бог дал, потом выпей, и наконец расскажешь мне, кто ты и что с тобой случилось.

Священик часть своей постели отдал ребёнку и сам пошёл ускорить готовку еды на кухне; наконец Магда её вынесла, закрывая дверь перед клехами, стоявшими в сенях.

Любопытство приковало их к порогу; но, видя, что священник не думает расспрашивать прибывшего даже после еды и отдыха, они остались на крыльце, ожидая рассказа.

Тем временем приближался полдень, солнце всё больше припекало, а звонарь должен был уйти прозвонить двенадцать.

Остальные клехи, пообедав на кухне, сели снова на крыльце. Ксендз ухаживал за ребёнком и по бревиарию века молился, поглядывая иногда на спящего, черты лица которого приобрели от усталости, лихорадки после осмотра раны и подкрпеляющей еду красноватый цвет.

Несколько раз священник отрывался от молитвы, невольно смотря на мальчика, который поразил его физиономией, несвойственной обычным детям гмина. Даже кожа, несмотря на загар, несмотря на желтизну и худобу, имела в себе что-то нежное, её украшал живой румянец, но то была краснота нездоровая — раздражения, горячки.

Долго, долго думал о чём-то ксендз над постелью мальчика. Клехи постоянно спрашивали на крыльце; кроме звонаря, который пошёл спать в школу. Магда иногда заглядывала, приоткрывая дверь, — не проснулся ли незнакомец.

Наконец Мацек открыл удивлённые глаза, горящие живым блеском, повёл ими вокруг и, казалось, вспоминает, где он находится, что с ним стало.

— Не хочешь ли пить? — спросил его мягко пробощ.

Магда уже побежала за водой и принесла её, дабы был повод послушать, что будет говорить ребёнок.

— Благодарю! Благодарю! — чуть не плача ответил мальчик и взял руку пробоща, которую силой поцеловал, несмотря на то, что старик её вырывал, а в глазах стояли слёзы.

— Ну, теперь, дитя моё, если тебя это не мучает, расскажи мне что-нибудь о себе.

Мацек поднялся на кровати.

— Я боюсь, как бы вы не приняли мне за лжеца, за обманщика, — сказал он, — столько дивных вещей со мной случилось.

— Говори правду, дитя моё, рассказывай мне всё, может, пригожусь на что. Ты ещё даже не должен уметь лгать, такой молодой!

— И на что бы мне лгать? — сказал прибывший. — Я чужой пришёл. Пойду, а вашей милости выпрашивать нет необходимости, потому что её вы и так уже столько мне оказывали.

И он повёл рукой по лбу.

— Кто ты? Кто твои родители? — спросил пробощ.

В эту минуту Магда с любопытством прижалась к стене, точно боялась, как бы её не удалили, а клехи, услышав детский голос, подскочили к двери, которая немного приоткрылась. Мацек так говорил: