Время Сигизмунда

Но, казалось, что другие специально, отважно показывают прохожим свои лица. Они громко стучали в калитку, чтобы обратить на себя внимание, когда другие, тайно подкравшись к открытой дверочке, робко в неё стучали, озираясь вокруг. Одни искали глаз людей, другие их избегали. Младшие, насмешливо глядя на людей, победно входили в Брог, старшие с дрожью брались за дверную ручку.

Проходившие по улице люди и соседи смотрели на дом испуганными глазами, показывающими интерес и некоторое отвращение.

Ропот, доносившийся из дома, фигуры, показывающиеся в окнах, всё, вплоть до сурового облика привратника, который выглядывал из двери, озадачивали.

Начиная с утра, наплыв людей разных классов продолжался до полудня, пополудни дверка закрылась и только песни или голоса говорящих объявляли о многочисленном собрании внутри.

Брог был первой церковью протестантов в Кракове. Народ, что к ней стекался, уже отпал от матери-церкви или хотел новых знаний. 26 августа 1571 года эта каменица была куплена и предназначена под протестантский дом молитвы.

Но давайте вернёмся немного в прошлое, дабы лучше понять более поздние события.

Мы знаем, как реформа вошла в Польшу; первыми её миссионерами не были люди, соблазнённые наукой и измученные злоупотреблениями, но просто жаждущие новшеств, испорченные, всегда желающие новых свобод, строящие своё значение и временное величие на отступничестве. К несчастью, есть в человеке что-то, что притягивает его к плохому, которое мучает его фатальным любопытством, каким-то беспокойством. А когда зло ещё запрещено, преследуемо, когда угрожает опасность, окружает тайна, эти опасность, запрет, тайна притягивают людей сильнее, чем самые благородные побуждения куда-либо. Это печально — но правдиво. Реформа в Польшу вошла не через учёных, не привилась людьми великими, от угнетения возвышающими страдальческий голос; миссионерами были: молодёжь, возвращающаяся на родину из-за границы, гордящаяся новой наукой, мошенники, странствующие монахи, а немного недовольные магнаты, которые в религиозном деле искали политического превосходства для себя и своей семьи. Становясь во главе протестантов, грозно сопротивляясь католическому духовенству, выступая против преобладающей веры, они легко добивались значения, какого другие и более крупные заслуги дать так быстро не могли.

Люди так грезят об истине, что часто блуждают в пылком её поиске, любое бледное мерцание принимая за неё. Так было с реформой. Гордость, первый стимул к ней, создала её, беспокойное любопытство приняло. Именно во время правления Сигизмунда Августа сильно начала распространяться по стране новая наука, которые так отлично называли наши праотцы новшествами. Поэтому новшества виттенбергские и женевские начали отовсюду наводнять страну, а никто им поставить дамбы не мог. Духовенство своим сопротивлением вначале ещё притягивало к опасности, которая, несмотря на её видимость, не была существенной.

Величайшим злом в то время было безразличие правителя, который по очереди подставлял ухо и сердце католическому духовенству и реформатам. Из одной канцелярии, с одной подписью и печатью выходили по очереди письма, гарантирующие права и свободы старой вере отцов и защищающие и закрывающие от всякого вмешательства в духовную власть протестантов. В один день подписывали запреты на распространение новой науки и привилегии на соборы и дома молитвы. Из этого всего и из всего поведения слабого Августа, видно было, что он имел тайную склонность к реформе. К счастью, всё, что его окружало, слишком дышало католицизмом, чтобы он отчётливо отважился говорить, что думал. Но принятые дедикации и письма Конрада Геснера, Генриха Булленгера и Кальвина, королевский ответ интернунцию Липпоману, его отъезд на собор в Вильне, доказывают тайную симпатию к реформе. Похоже, всё убеждает, что Радзивиллы, первые в Литве миссионеры реформы, привили королю эту страсть к новизне.

Всегда слишком неуверенный, чтобы порвать со всем прошлым, Август невзначай объявил свои таинственные мысли людям, которым наговорили о расширении опасных принципов.

Одним из первых в Польше, может, самых опасных миссионеров реформы и, верно, не без влияния на Сигизмунда Августа, к особе которого имел лёгкий доступ, был человек порочный, жадный до свободы, пылкий и хитрый, на дворе Боны научившийся искусству скрывать свои мысли, итальянец, монах-францискаец Франциск Лисманин. Поначалу он справлял при королеве-матери обязанность исповедника, а исповедь этой женщины, руки которой боялся коснуться сын, чтобы в поцелуе не дала ему яда, была, может, для человека непостоянного характера первой ступенью к неверию. При ней Лисманин научился коварству; монашеское платье его обременяло, монастырская жизнь его душила; не имел призвания к этому сану и это положение его мучило.