Время в судьбе. Святейший Сергий, патриарх Московский и всея Руси

Подтверждает это мнение канадского ученого и так называемое «Соловецкое послание», датируемое маем 1927 г. и обращенное «К Правительству СССР». Искренне желая положить конец «прискорбным недоразумениям между Церковью и Советской властью», епископы изложили принципы, определявшие, по их убеждению, церковное отношение к государству. Коснувшись мировоззренческих проблем, они констатировали глубокое расхождение «в самых основаниях миросозерцания» между Церковью и государством, подчеркнув, что поэтому между ними «не может быть никакого внутреннего сближения или примирения, как невозможно примирение между положением и отрицанием, между да и нет, потому что душою Церкви, условием Ее бытия и смыслом Ее существования является то самое, что категорически отрицает коммунизм»[123]. Однако, по мнению соловецких епископов, это вовсе не означало, что договориться с безбожной властью принципиально невозможно. Проблема состояла в своеобразном разграничении полномочий: Богу — Богово, а кесарю — кесарево. Епископы точно подметили, как обновленцы смешали эти два понятия, возвращая себя в положение государственной Церкви. «Совершенное устранение Церкви от вмешательства в политическую жизнь в Республике, — говорилось в „Послании“, — с необходимостью влечет за собой и Ее уклонение от всякого надзора за политической благонадежностью своих членов»[124]. При этом ссыльные архиереи наивно напоминали правительству, что закон об отделении Церкви от государства двусторонен и содержит также отказ последнего от вмешательства во внутренние дела Церкви, ее вероучение, богослужение и управление. В этом и только в этом пассаже содержится коренная ошибка большинства русских клириков, надеявшихся на соблюдение большевиками ими же написанного (без учета церковных интересов) закона. Парадоксально, но десятилетняя советская действительность и даже собственный горький опыт невинно осужденных (sic!) не заставили соловецких епископов отказаться от надежды на возможность честного диалога с властями. Честного диалога быть не могло, ибо власть имущим в Советском Союзе не нужна была лояльная Церковь, им вообще никакая Церковь не была нужна. В крайнем случае они могли «потерпеть» (до времени), но за свое «терпение» (без реальных гарантий: какие гарантии, если религия — опиум для народа, род духовной сивухи, источник мракобесия и всяческой реакции) требовали полного подчинения, полной зависимости. Иными словами, власть призывала Церковь пойти по пути обновленцев, подчиниться безбожному кесарю вплоть до того, чтобы исполнять любые его прихоти: выступать с политическими декларациями против карловчан и любых других «наймитов» буржуазного мира, подбирать — по согласованию — иерархию, не поминать епископов, снятых по «политическим» мотивам со своих кафедр, т. е. быть по-большевистски лояльной.

Летом 1927 г. власть получила то, чего не могла добиться ни от Патриарха Тихона, ни от Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра: возможности влиять на кадровый состав русской иерархии. Что же дала русской Церкви эта жертва, какую перспективу она перед ней открыла?

Факты свидетельствуют: ничего позитивного не дала, никакой перспективы не открыла. Просто был легализован официальный «сергианский» центр, который многие представители епископата старого поставления не признали, лидер которого очевидно не пользовался нравственным авторитетом покойного Патриарха, а его Синод — не шел ни в какое сравнение с тихоновским Синодом. При этом политика безбожных властей после 1927 г. никаких существенных изменений не претерпела, более того, наступление на Церковь с конца 1920-х гг. существенно усилилось. Это и понятно: как учил товарищ Сталин, развитие социалистического строительства в стране закономерно ведет к обострению классовой борьбы. В условиях начавшегося с конца 1920-х гг. процесса коллективизации классовая борьба, понятно, должна была возрасти, следовательно, должно было возрасти и давление на «реакционную прислужницу» деревенского кулака — Православную Церковь.

Тогда же (в 1929 г.) Президиум ВЦИК принял постановление «О религиозных объединениях», согласно которому все конфессиональные общества получили только одно «право» — удовлетворять религиозные потребности верующих граждан, да и то в рамках молитвенного здания. Общественной деятельностью подобные общества заниматься не могли. Вводилась обязательная регистрация религиозных объединений и их членов местными органами. «Религиозные объединения верующих граждан всех культов регистрируются в виде религиозных обществ или групп верующих», — гласил 2-ой пункт постановления[125].