Время винограда

Все те ж приметы старых крепостей —
стена, зубцы, безжизненные башни,
ров на пути непрошенных гостей…
Давно окаменевший день вчерашний.

Лягушки сонно квакают во рву,

кузнечики спешат посторониться.
И — никого. Порой спугнешь сову,
дремавшую в проеме у бойницы.

Дворы, давно заросшие травой,

везде остатки козьего помета.
И только солнце с высоты полета
на крепость взор бросает огневой…

Что ж ты стоишь? Зови воображенье!

Возникнет шелк турецкого шатра,
рев янычар, шипучий свист ядра —
все голоса минувшего сраженья.

Ах, память, память! Я тебя боюсь.

Порой при посещении развалин
ты лучше бы молчала — наш союз
невыносимо горек и печален.

Однажды я невольно посетил

былой любви холодные руины.
Скрипел на узком мостике настил.
Все было, словно в крепости старинной:

дворы, давно заросшие травой,

молчанье стен, безжизненные башни.
И понял я под знойной синевой,
что попусту вторгаюсь в день вчерашний.

Я осознал: не нужно прежних нот.

Мне не догнать умчавшуюся стаю.
Ведь я все то, что память здесь вернет
не так приобрету, как потеряю.

На все мои призывные слова

лишь гул из подземелий возвратится
да вылетит всполошенно сова,
дремавшая в проеме у бойницы.

В степи у Каховки

Лихих коней тугие холки,
удар копыт, как динамит…
В степи у города Каховки
тачанка грозная гремит.

Мгновенья замерли в металле,

чтоб, встречным ветрам вопреки,
седые кони не устали,
не поседели седоки.

Они летят в копытном стуке

по легендарной тишине.
Уже их сыновья и внуки
убиты на другой войне.

Уже в степи морская чайка

парит за мощным плугом вслед.
А неумолчная тачанка
несется к нам из прошлых лет.

Во вьюгах зим, весной зеленой,

на конном яростном бегу
конноармейцы Первой Конной
еще стреляют по врагу.

В необозримости пространства,

под грохот бронзовых копыт,
как будто символ постоянства,
тачанка вечная летит.

Звенят натянуто постромки,

сжимает вожжи ездовой.
И расступаются потомки
перед тачанкой боевой.

Каменные бабы

Мы стоим, как неприкаянные,
слышим шорох ветерка.
Перед нами бабы каменные,
пережившие века.

Лица грубы, цветом глинисты,

под губами — трещин сеть.
Сколько ж надо горя вынести,
чтобы так окаменеть!

Мы стоим, глядим на трещины,

вспоминая, как за миг
каменели наши женщины
от известий фронтовых.

Острым горем заарканенной

трудно бабе. Но, хоть вой,
легче стать внезапно каменной,
чем из камня стать живой.

Оживали наши женщины,

возвращалась доброта.
Только маленькие трещины
оставались возле рта…

Перун