Время жестоких снов

Я не услышал, о чем она спрашивает.

– Что? – Я вынул наушник.

– Спрашиваю, свободно ли.

Она стояла надо мной, сунув руки в карманы джинсов. Серфингистка на ее футболке атаковала высокую волну.

Я знал, что лавки вокруг пустуют. Она знала, что я знаю. Я знал, что она знает, что я знаю. Или как-то так.

– А то. – Я робко подвинулся.

Она уселась рядом, вытянула ноги, перекрыв половину дорожки. А меня вдруг кто-то запер в невидимой сауне. Ни одна девушка по собственному желанию не садилась рядом со мной со средней школы. Все тридцать восемь способов начать разговор, долгими вечерами приготовляемые как раз для такого случая, испарились у меня из головы. Вернутся, когда будут не нужны.

От бордюра приплыла струйка мочи печальной овчаркотаксы.

– Осторожней, – сказал я, ткнув пальцем в коричневую струйку, текущую от газона к ее ногам.

Я повернулся к бредущим в десятке метров от нас виновнику безобразия и его владелице.

– Нда, он тебя подмочил.

– Я думал, прямо здесь дуба даст.

– Он бедняжка. Рак кишечника.

– Знаешь эту бабу?

– Это моя мама, – ответила она и помахала владелице больного пса. Та в ответ махнула рукой с сигаретой со странной экспрессией, словно старая индеанка, отправляющая дымовое сообщение. – Она редко выходит из дома.

Я покраснел.

– Прошу прощения.

– Да не за что, – улыбнулась она. И вправду – до черта веснушек. – Дагмара.

– Лукаш.

Чтобы пожать друг другу руки, нам пришлось вытащить их из карманов брюк. Ее оказалась более влажными.

– Тебя зовут как нашего пса.

– Он что, тоже Лукаш?

– Йеп, почти. – Она повела глазами и глянула на мать. – Ее идея, зовем Лукасом.

– Обалдеть.

– Правда?

Мы опять замолчали. Она носила вьетнамки. Длинные пальцы ее ног словно махали мне.

– Люблю их, – сказала она, глядя на наушники, свисавшие из ворота моей футболки. Я совсем забыл о невыключенной заглушке, оттуда доносились ошметки музыки. – Однажды я оглохла на их концерте. Пришлось пару раз кольнуться.

– Куда?

– В жопу, куда ж еще?

– А где ты была на их концерте?

Она хихикнула.

– В Кракове.

– Завидую. – Я говорил искренне. Эти шоу сильно укрепляют иммунитет, особенно если живешь в такой протекающей дыре, как Люблинщина. – Несмотря ни на что – хорошая вакцина.

Она глянула на меня вопросительно, слегка удивленно. О войне не говорят. Войну исчезают. Вспоминать ее без причины – все равно что пердеть в лифте.

– Концерт был фантастический, но утром меня разбудило гитарное соло. В моей голове. – Дагмара закинула руки за голову. – К счастью, курс уколов с кокарбоксилазой решил дело.

– О! – Это меня заинтересовало.

– Знаешь, что это?

– Кое-кто из моих знакомых принимает кокарбоксилазу.

– Знакомые?

– Из группы.

– Группы?

– С кача.

– Ага. – Похоже, она подумала о чем-то забавном. – Клево.

– Угу.

– Угу.

Тогда из-за крыши высотки неторопливо выплыл патрулировщик. Широко раскинутые металлические щупальца не двигались – машина закончила сканирование участка и дрейфовала в сторону базы.

Я поднял голову. Краем глаза отметил, что и Дагмара тоже. Почти тотчас пришла нарциссическая мысль: а знает ли она, кто мой отец? Но когда я на нее поглядел, глаза ее были закрыты. Словно она принюхивалась к каштану над нами.

– Ладно, – сказала наконец.

Я понял, что или теперь, или никогда.

– Мне нужно идти. – Она медленно поднялась со скамейки.

Теперь или никогда.

– Пока, сосед.

Теперь или никогда.

– Пока, соседка.

Она направилась к подъезду.

– Дагмара?

– Да?

Высокая и бледная, она была как-то созвучна этому времени года.

– У тебя есть их новая пластинка?

– Нет.

– Тебе подкинуть?

– Ага, отчего бы и нет? – Она посмотрела на часы – большие, желтые, я их раньше и не заметил. Выглядели как блокер чудеси. – Может, заглянешь около семи? Я – в девяносто седьмой.

– Окей. Точно под нами.

– Так я и думала. – Она улыбнулась на прощание. – Пока.

И ушла.

* * *

Сомнения. Конечно, у меня есть сомнения.

Хуже всего, что порождены они самой природой этой войны. Тем, что враг, таящийся в бездне, инвазирует Пограничье и вливается в наш мир в обоих состояниях. Не только через ньютоновское, где он расхреначивает наши тела и те места, где мы живем, но и через семантическое: заражает вирусами мемосферу и калечит наш разум. Изменяет значения слов, образов, воспоминаний, эмоций. Уничтожает главное в нас – межличностное понимание. Отрывает нас от самих себя. И делает это незаметно. Прошел год после завершения лицея, прежде чем я понял, что у меня уже нет друзей.

Еще недавно я знал, как все началось. Словно сквозь туман, помню эмоциональное возбуждение, когда люди нашли способ входить в Пограничье, за которым была уже одна лишь бездна. Так мы установили контакт с Иным. С настолько непредставимым Иным, которое каждому и всякий раз видится иначе, что назвали его чудесью. В восхищении, страхе и беспомощности.